По другую сторону надежды

Тела были повсюду — вокруг, они постоянно прибывали откуда-то, множились, окружая, нервируя, и все, что Гарри мог — это продолжать мысленно кричать, не замечая, что захлебывается в рыданиях. Не замечая, что задыхается, уткнувшись лбом в обжигающее холодом хрупкое, податливое плечо.

Руки, казалось, слились с тонкой ледяной спиной, которую обвили мертвой хваткой — и лед был неправильным, тем, чего не должно было быть. Это просто дождь, сквозь слезы повторял себе Гарри, зарываясь лицом в открытую шею, согревая ее дыханием. Это просто ливень — да я сам уже ног не чувствую, в этой луже-то, лето, называется, это просто гроза, ты замерз, Мерлин, мальчик мой, как же ты замерз… Мой светлый синеглазый мальчик…

Я согрею тебя. Мы согреем.

Ты только подожди.

Онемевшая кожа почти не ощущала ударов хлещущих с неба струй — это все холод, в жарком отчаянии прижимаясь к Джеральду, убеждал себя Гарри. Это все чертов холод, но мы разгоним его, мы…

Он почувствовал Северуса, как внезапно накатившую и едва не опрокинувшую его свирепым напором ярости, облегчения и горечи волну — как если бы волна неслась на них с бешеной скоростью, а потом, вопреки всем законам инерции, вдруг остановилась, как вкопанная, будто мгновенно смерзшись и превратившись в камень.

Камень, за которым бушевал — ад.

Почему-то вдруг снова оказалось, что к груди приникла Луна — только на этот раз тихая и какая-то пришибленно ласковая. Ее руки скользили по плечам, и она бормотала что-то своим журчащим, как ручеек, голосом — Драко помнил, она иногда становилась такой, когда утомлялась быть хлещущим во все стороны фонтаном слез, или застывшим болотом меланхолии, или весенней рекой бурной деятельности, или спокойным и величественным океаном мудрости. И тогда оставался ручеек — маленький, тонкий, незаметно смывающий с тебя все, что до этого не получалось сдвинуть даже одним отчаянным мощным рывком…

— Драко, рассказывай, — повторил настойчивый голос Панси, перекрывая тихое журчание. — По порядку.

Малфой невыразительно пошевелил бровями — все пронзительнее становилось лень даже говорить. Даже слушать ее.

— Нет, не смей спать! — звонкая пощечина на миг оглушила, и распахнувшиеся глаза уставились на прерывисто дышащую слизеринку. — Выпей, — флакон в протянутой руке.

Конечно, зачем прелюдии, объяснения и прочие «пожалуйста». Выпей — это максимум, на который расщедрится обеспокоенная Панси.

Обеспокоенная? — тупо переспросил себя Драко. О чем ей беспокоиться? Я же объяснил, что все хорошо. Все закончилось. И Гарри скоро вернется.

Мысль о Гарри цепляла внутри что-то, от чего начинала ныть… голова? Нет, скорее — где-то в груди, какое-то странное место, которое не получалось описать — и которое совершенно не хотелось тревожить. Я не стану думать о нем сейчас, снова закрывая глаза, обессиленно подумал Драко. Я не могу думать о нем… Мы все сделали. С ним все будет хорошо — с ним уже все хорошо, и ничего не может случиться там, в резервации магов. Там Северус, он поможет ему… поможет… так, стоп — ему?..

О, Мерлин, да пошло оно все, с тоской выдохнул Драко. Я не буду об этом думать!!! Я устал. Я все сделал правильно. Я — сделал, черт возьми, а остальное… остальное — Гарри поможет… и Северус… они — умницы, они смогут, огненные маги — это ж воплощенный живой апокалипсис, а, если их еще и вдвоем собрать, так они и землю с небом местами поменяют на время, коли понадобится… Что им стоит… О, Мерлин…

Выдох сам собой превратился во всхлип — и снова цеплялось, дрожа и звеня от боли, то самое место — где-то в груди, все сильнее рвалось наружу что-то, что едва удавалось сдерживать, стиснув зубы и до крови прокусив губу. Ладошка Луна скользнула по щеке — почему-то мокрая — и глухой, с нотками непонятного облегчения голос Панси едва пробивался сквозь пелену перед глазами.

— Это хорошо, глупая, лучше пусть нервничает… Раз еще может плакать — значит, не весь вышел… И с Джером все будет в порядке…

Имя отзывалось такой болью, что тело скручивало дугой, и Драко понял, что именно чувствовал. Это был стыд — невыносимый, чудовищный настолько, что хотелось умереть прямо сейчас, лишь бы открывать глаза не пришлось никогда. Стыд, похожий на прорвавшуюся сквозь плотину толщу воды.

Я знал, что произойдет, задыхаясь, тупо подумал Драко. Я знал, что однажды из камина выйдет он — и это будет означать смерть одного из нас. Я должен был верить ему… догадаться, что он — восторженный мальчишка, на взгляд которого я никогда не удосуживался толком ответить, прощавший мне все — нет, даже не прощавший, не терпевший, а все это время твердо знавший, что мне так можно, что я имею право с ним — так, что он НЕ МОЖЕТ быть убийцей, не может, в принципе — никогда. Никогда — против нас. Никогда — против Гарри, меня, девочек, никогда. Я мог, должен был, обязан был понять, вычислить, догадаться, что под его личиной придет кто-то другой — а это будет означать, что он… что он…

Сидевшая рядом с ними Панси вдруг вскочила с колен и рванулась к столу, хватая амулет и поворачивая его к себе оранжевой гранью.