По эту сторону зла

Москва встретила их всем, о чем они мечтали, — перезвоном сотен колоколов, пасхальными процессиями, пышными куличами и крашеными яйцами. На их очарованный взгляд она выглядела провинциальным пряничным городом, сохранявшим при этом следы прошлого столичного великолепия. Но, предвкушая пасхальные радости, заботливая Лу подготовилась и к светской части их поездки — она запаслась рекомендательными письмами к видным представителям московской культурной элиты.

Самым результативным был визит к художнику Леониду Пастернаку, работавшему в то время над иллюстрациями к роману Льва Толстого «Воскресение». Услыхав, что его немецкие гости страстные почитатели Толстого, Пастернак попросил писателя уделить им несколько минут своего драгоценного времени. Толстой пригласил всю троицу к чаю в Страстную пятницу.

Это был странный визит. Впереди гордо выступала Лу, уверенная в обаянии своей женственности и писательского успеха. За ее спиной топтался робкий, ни в чем не уверенный Рильке. И замыкающим вошел в гостиную великого человека скромный высокообразованный профессор Карл Андреас. Великий человек небрежно бросил на стол презентованную ему последнюю книгу Лу, кратко объяснил Рильке, почему поэзия никому не нужна, и обратил взгляд на профессора Андреаса. Взгляд его из равнодушного быстро превратился в заинтересованный:

— Вы — профессор ближневосточных культур? — спросил он по-французски.

Андреас ответил утвердительно, и между ними вспыхнул увлекательный для обоих и непонятный для остальных стремительный диалог. Лу, потрясенная таким очевидным невниманием к ее присутствию, несколько раз пыталась втиснуться в этот диалог по-русски, но великий старец то ли не слышал ее реплик, то ли делал вид, что не слышит. Когда назначенное время их визита почти истекло, ей все же удалось воскликнуть на прощание:

— Мы все в таком восторге от пасхальной Москвы, от ее щедрости, от ее колоколов, от ее шествий и куличей!

Тут Толстой наконец ее заметил:

— То-то я все время твержу, что пора покончить с этими языческими обрядами, — отозвался он. — В них нет ничего от христианства!

— Зачем отменять? — ужаснулась Лу. — Это же так красиво!

— Мне сейчас недосуг с вами спорить. Хотите поговорить об этом, приезжайте как-нибудь летом к обеду в Ясную Поляну.

Петра

Через год они и вправду поехали в Ясную Поляну в надежде вступить в диалог с «великим русским», как они его называли. Конечно, для второй поездки в Россию было много разных других поводов кроме увлечения Львом Толстым. Тогда, в 1899 году, Лу после Москвы повезла Райнера в родной ей Санкт-Петербург, где они провели две недели в искрометном хороводе создателей российского Серебряного века. Там все кружилось «в ритме вальса» — возникала новая живопись, новая поэзия, новый театр. Чуткий Рильке с головой окунулся в этот водоворот, нескладно лопоча по-русски и лишь на треть понимая услышанное. Но и этого ему было достаточно, чтобы влюбиться в Россию.

Эта влюбленность всколыхнула творческий дух экзальтированного юноши. За год, прошедший между двумя поездками в Россию, он написал невероятное количество произведений: первый том «Книги часов», финал книги «Бог-Отец», множество лирических стихов, а главное, поэму «Любовь и смерть корнета Кристофа Рильке», о которой речь впереди.

Хоть Лу была не так очарована своей покинутой родиной, как ее юный любовник, ей льстил повышенный интерес к ней русских артистов и художников. Ей даже постепенно начало казаться, будто сам великий старец Толстой, как и всякий представитель сильного пола, попал под власть ее чар. Она словно забыла, что все время чаепития он посвятил беседе с Карлом о персидской секте бахаев, а не ей с ее богоискательством. И с еще большим количеством подробностей Лу рассказывала своим приятелям и поклонникам, что Лев Толстой пригласил их с Райнером пообедать у него в Ясной Поляне.

Лу

— Лу, — плохо скрывая раздражение позвал Карл, — пора кончать урок. Обед уже на столе.

— Да-да, — отозвалась Лу по-русски, — мы уже идем.

— Ты что, совсем разучилась говорить на родном языке? — спросил Карл, когда они втроем, как обычно, уселись за привычно накрытый стол.

— Представляешь, я недавно обнаружила, что у меня их два.

— Но жить ты все же собираешься в Европе?

— Как сказать. Мы с Райнером планируем новую поездку в Россию.

Карл прямо задохнулся от возмущения:

— Зачем? Вы ведь все там уже видели!

— Отнюдь не все! Мы даже не вкусили прелести крестьянской жизни. А ведь Россия — крестьянская страна.

— Что же вы хотите узнать?

— Мы хотим, — вмешался Райнер, — заглянуть в душу угнетенного пролетария и в душу кроткого пахаря, еще не деформированную городской жизнью.

— Сказано возвышенно, — фыркнул Карл. — Но как именно вы намереваетесь это сделать?

— Мы уже наполовину это сделали. Сговорились с нашими московскими друзьями, и они составили нам программу встреч, поведут нас на курсы продвинутых рабочих и на выставки самых дерзких художников. Ты сам говорил, что сегодня Россия — центр революционного искусства.