По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов

— Вы, полковник, спрашиваете, как это я, опытный врач-кардиолог, не сумел отличить отравления цианистым калием от сердечного приступа? Отвечу. Любой врач в случае скоропостижной смерти склонен всегда связать происшедшее с сердечной недостаточностью. Если, конечно, нет явных признаков инсульта, а они, как правило, бесспорны, и всякая ошибка исключается. Что мог предположить я в случае с Лехновичем? Совершенно здоровый человек после внезапной ссоры падает как подкошенный. А мне известно, что до этого он жаловался на сердце. Когда я подбежал к нему, он был уже без сознания. Вывод один — сердце. Мне ведь и в голову не могло прийти, что среди столь почтенных и уважаемых гостей мог оказаться убийца. У меня были все основания считать эту смерть естественной, так скоропостижно обычно умирают от инфаркта.

— Гм… — Аргументы доктора Ясенчака не до конца убедили полковника. — А запах горького миндаля?

— Я ведь слушал сердце умершего, а не обследовал его рот. Не стану отрицать: я действительно пытался убедить врача «Скорой помощи» увезти Лехновича в больницу, хотя хорошо знаю, что реанимационные машины не предназначены для перевозки умерших, и хотел также, чтобы врач зафиксировал смерть доцента по пути в больницу. Но руководствовался я при этом исключительно заботой о Войцеховских. Мне просто-напросто чисто по-человечески хотелось оградить профессора от массы неприятных хлопот и формальностей: вызов в милицию, допросы присутствовавших, ну и прежде всего, конечно, от неизбежных слухов, которые могли нанести ущерб престижу нашего известного ученого.

— А может быть, проще: хотелось скрыть преступление? — жестко бросил полковник.

— Абсурд. Я ведь не убеждал врача «Скорой помощи» оформить свидетельство о смерти, а лишь просил забрать тело. В больнице при всех обстоятельствах должны произвести обязательно вскрытие и установить причину смерти. Я был абсолютно убежден, что вскрытие подтвердит мой диагноз и все обойдется без скандала. Теперь же, конечно, совершенно ясно, что при вскрытии мой диагноз никак не мог подтвердиться и дело все равно передали бы в милицию.

— Вы знакомы с нашим судебно-медицинским экспертом Малиняком?

— Знаком. Мы когда-то вместе работали.

— Вы с ним говорили об этом деле?

— Говорили. Но звонил не я ему, а он мне. Уже после весьма милого приема у вас, в этом кабинете. Когда вы, весьма уважаемый полковник милиции, сочли возможным отнестись к нам как к банде преступников и убийц.

Полковник улыбнулся:

— Ну, к банде не банде, а факт остается фактом: кто-то из вас — преступник. Надеюсь, у вас в этом нет сомнений? Не думаю, что Лехновичу самому захотелось в гостях у Войцеховских выпить лошадиную дозу цианистого калия.

— Ценю ваш юмор, но одно могу сказать с полной определенностью: подозревать меня в причастности к этому преступлению по меньше мере смешно.

— А почему? У вас имелись весьма веские основания убрать Лехновича.

— Я знаю закон и положение о презумпции невиновности. Какие у вас есть доказательства?

— Их набралось порядочно. Ваша ненависть к Лехновичу широко известна. Достаточно вспомнить судебный процесс о непризнании вашего отцовства, дело об избиении или попытке к избиению доцента.

— Вы, полковник, ссылаетесь на факты шестнадцатилетней давности, — ощетинился Ясенчак.

— И тем не менее все эти шестнадцать лет вы продолжали питать ненависть к Лехновичу. Вы никогда не бывали у Войцеховских, если заранее знали, что там будет и он. На торжествах по разным поводам, например, на именинах профессора, вы всячески избегали встреч с доцентом. И в прошлую субботу вы наверняка не пришли бы к Войцеховским, если бы знали, что там будет и Лехнович.

— Тут вы правы — не пришел бы.

— Оказавшись в столь неприятной ситуации, вы вполне могли прийти к выводу, что наконец-то настал весьма подходящий момент разрубить этот гордиев узел. Тем более что склянка с белым порошком прямо просилась к вам в руки.

— Повторяю еще раз — все это сплошной вымысел. Кровная месть спустя шестнадцать лет? Какой вздор!

— У вас были поводы для преступления и значительно более поздние.

— А именно?

— Ревность.

— К Лехновичу? Он унизил мою жену куда как больше, чем меня. И она, естественно, ненавидела его сильнее, чем я.

— Следовательно, вы полагаете, — спокойно спросил Немирох, — что убила она.

Ясенчак обалдело уставился на полковника.

— Вы хотите поймать меня на слове?!

— Ничуть. Я только делаю логический вывод из вашего заявления.

— В таком случае прошу принять к сведению мое заявление: ни я, ни моя жена Кристина к этому преступлению не имеем никакого отношения.

— Пани Кристину я не подозреваю в убийстве.

— Спасибо и на том.

— Сколько раз в субботу у Войцеховских вы спускались в лабораторию за льдом? До ужина или после ужина?

— Я не ходил за льдом.

— А за чем вы ходили?

— Я вообще не спускался в лабораторию.

— Значит, в тот вечер вы не были в лаборатории Войцеховского? Должен вам напомнить: вы обязаны говорить только правду.