— Известно, знаком. Я знал его еще сосунком, когда он первые шаги у нас делал. Способный был, бестия. Помню, на экзаменах у нас с профессором Войцеховским Лехнович всегда одни пятерки получал. Во время экзаменов я люблю сидеть в комнатенке возле кабинета профессора, дверь открою и слушаю, как сдают. Раз, помню, подговорил я профессора засыпать для интереса Лехновича. И чтоб ты думал? Войцеховский так и не смог ни на чем его подловить, хоть и гонял по всему материалу и самые что ни на есть каверзные вопросы задавал. После экзамена профессор ему и говорит: «Нет у меня для вас оценки, разве что только мое место». И подумать ведь, теперь уж доценту ничего больше не надо!
— Я слышал, у них были какие-то нелады с Войцеховским и Лехновича убрали из института. Было такое?
— А, что там! — Пан Коротко пренебрежительно махнул рукой. — Дело известное, ученые часто между собой ссорятся. Лехновича в том деле я не одобряю. Некрасиво поступил, что и говорить. Но опамятовался, хоть и через несколько лет. Просил у профессора прощения и старался, как мог, отработать свою вину перед ним.
— Что вы говорите? Теперь нечасто встретишь, чтобы человек добровольно признавал свою вину. Курите, — Немирох придвинул швейцару пачку «Кармена».
— Извинялся, а как же! В присутствии самого пана ректора. При мне дело было. А уж потом-то ночами работал, сюрприз профессору хотел сделать, от хлопот избавить.
— А разве у профессора есть какие-нибудь трудности?
— Пан профессор большой ученый. Письма к нему со всего света приходят. Но дело известное, как это с учеными бывает. У каждого свой… — швейцар оборвал себя на полуслове, — и у Войцеховского — свой. Приспичило ему изготовить какую-то такую массу, какой никто еще не изобретал.
— Ну и как, изобрел?
— Хрен там! Наварили какой-то грязно-серой каши, ни на что не годится. Профессор велел обмазать ею все столы в лабораториях, так я об нее три хороших ножа обломал. А для этой работы профессору, похоже, один министр большие деньги дал. Вот теперь и неприятности — деньги взял, истратил, а толку-то и нет.
— Как вы ладите со студентами? Через лаборатории ведь столько людей проходит. Вашей работенке не позавидуешь.
— Тридцать лет на том сидим. Вместе с профессором. С самого открытия института после войны. А с молодежью я управляюсь. Молодежь у нас неплохая, но и спуску давать ей нельзя. Чуть к ней подобрее, враз распоясывается.
— Профессор у вас чересчур добрый. Доцент, говорят, покруче был.
— Это уж точно — у профессора мягкое сердце, никого не обидит. А Лехнович, тот их гонял! Правда, сказать нельзя — в учебе помогал: разные там дополнительные занятия, опыты, семинары. Ну а если кто сачковал, то лучше сразу уходи. И академический отпуск не помогал: хоть через год, хоть через два, а пан доцент еще сам был ассистентом, потом старшим, а потом уж доцентом, все равно лентяя на чистую воду выведет.
— Значит, у профессора Войцеховского неприятности?
— Известно, невесело ему. Виду не показывает, работает что есть сил, но меня-то не обманешь — я все вижу. И все помощники его стараются.
— Лехнович, наверное, тоже ему помогал.
— Известно, помогал. Но профессор он и есть профессор — ему неловко пользоваться чужой помощью. Лехнович-то у нас не работает. Вот доцент и решил до поры не говорить профессору о своей работе: делает всякие опыты потихоньку, а когда уж найдет, где профессор маху дал, да все исправит, тогда культурненько и подскажет, что к чему. Чтоб, значит, профессора не обидеть. Профессор он на то и профессор, чтобы много о себе понимать.
— Благородный человек — Лехнович. Жаль, что умер.
— Чистая душа! Я, как узнал, что с паном доцентом сердечный приступ приключился, сам сердцем заболел.
— И долго так доцент приходил работать в лабораторию?
— А почитай, месяца четыре. Все больше по субботам после обеда, когда уж в лаборатории никого нет, кроме меня да уборщиц. Другой раз покойник, царствие ему небесное, всю ночь просидит да еще и воскресенье прихватит.
— Ну и что ж теперь будет после смерти доцента с этой самой массой?
— Так себе думаю — справимся. Тут пан профессор начал новую аппаратуру устанавливать, глядишь, на ней дело пойдет лучше. У нас в химии нельзя опускать руки после первых неудач, — со всей серьезностью провозгласил Винцентий Коротко. — Надо упорно добиваться поставленной цели.
— Мы с вами так заговорились, оглянуться не успели, целый час пролетел. Большое вам спасибо за сведения об участковом и вашем домоуправлении. Мы там наведем, как я вам обещал, нужный порядок. Поручик Межеевский возьмет все это под контроль.
— Спасибо, пан полковник. — Старый швейцар, в высшей степени собой довольный, с достоинством попрощался.
— Не понимаю, — эта фраза уже прочно вошла в разговорный словарь Межеевского, — что делать с этими его жалобами на домоуправление и тамошних хулиганов?