По холодным следам

Я читаю стенограмму, пожирая ее глазами, и передо мной разворачивается весь масштаб трагедии моей дочери; я изучаю имена всех тех девочек, которыми она вынуждена была стать ради выживания: Шарлотта, Карен, Мёрси, Старр, Виолетта, Гретхен. В ее свидетельских показаниях они борются, сопротивляются, терпят неудачу, но в первую очередь выживают. Даже когда я сдерживаю слезы, думая, через что она прошла, я дорожу каждой из этих девочек, потому что все они частицы моей дочери, той, что ждет меня дома с Томом. Но больше всего меня ранит история Джули. Девочки, которую я будто бы знала, а на самом деле нет. Хуже того: я не знала себя. Из слов Джули обо мне проступает портрет незнакомки. Я пытаюсь припомнить каждый момент, который зафиксировала дочь. Я наблюдаю за ней на пороге ее юности и пытаюсь оправдать ту роль, которую сыграла, но меня ужасает, насколько по-своему она все видела и чувствовала. Я едва помню те эпизоды, которые она описывает. Мы с Джейн и Томом являемся персонажами ее истории, но я словно вижу нас всех на чужой планете через чужую атмосферу.

Я пытаюсь вспомнить, как Джули спрашивала меня о Боге, но не могу. Кем я была в ту секунду, чем таким важным занималась, что не помню? Кажется, я заканчивала просматривать электронную почту, а затем собиралась на собеседование. «Я видела, что мама смеется, но думала, что она смеется надо мной».

«Мама неодобрительно, поджав губы, разглядывала меня, когда я надевала нарядное платье…» Мне не нужно зеркало, чтобы понять, как это выражение выглядит со стороны. Я видела его на лице собственной матери, но не знала, что оно бывает и у меня.

«У меня всегда был наготове ответ, но мама даже не спрашивала… Наверное, ей не приходило в голову, как нелепо покупать такую ерунду за четыре квартала от дома».

Я где-то читала, что пуритане иногда объясняли смерть особенно любимого ребенка наказанием родителей за слишком большую любовь к нему. Они винили не суровые зимы, не малярийные болота, не отсутствие хорошей пищи и чистой воды, а ревнивого Бога.

Я никогда не любила старшую дочь больше младшей, могу сказать с уверенностью. Однако в Джули всегда было что-то загадочное: она казалась углубленной в себя и такой безмятежной. Где-то в глубине души я считала ее идеальной. Теперь я задаюсь вопросом: неужели я настолько боялась увидеть ее несовершенство, что чуть не убила ее?

Отпирая дверь камеры, мне не сообщают, куца я сейчас пойду. Странно, как мало разговаривают с заключенными, — только приказывают вытянуть руки, чтобы надеть наручники, и командуют, в какой коридор повернуть. Думаю, боятся обвинений в обмене с заключенными конфиденциальной информацией.

Я предполагаю, что меня ведут к моему адвокату, потому что так происходило каждый раз, когда меня вызывали из камеры. Но сегодня в конце привычного коридора мы поворачиваем направо, а не налево, и проходим через дверь с зарешеченным окошком. И неожиданно я оказываюсь перед стойкой регистрации, и с меня снимают наручники.

Том тоже стоит там; видно, что ему неловко, он нервно теребит ключи в кармане брюк.

Женщина-охранник говорит:

— Обвинения сняты. Ваши вещи будут на стойке регистрации через минуту, вам нужно просмотреть их и расписаться, что все на месте.

Лишь мгновение мы с ней смотрим друг на друга, а потом она отводит взгляд. Может, охраннице трудно смотреть мне в глаза теперь, когда я освобождена. Она снова исчезает за дверью, оставляя нас одних в тесной приемной. Вероятно, эта женщина, которая работает за стойкой регистрации, ищет коробку с моей одеждой, с сумкой, в которой лежит наполовину прочитанная книга о роли пейзажа в поэзии Байрона. Меня внезапно охватывает страстное желание дочитать ее.

— Максвелл во всем признался, — говорит Том. — Он принимал психотропные препараты от шизоаффективного расстройства или вроде того. Но в больнице были не в курсе и ничего ему не давали, поэтому, не успели врачи сообразить, что к чему, он начал вслух исповедоваться Богу в своих… грехах.

— Держу пари, судья Кроффорд тоже не знал о лекарствах.

— Никто не знал. Даже его ближайшие подручные в церкви. Лекарства позволяли Максвеллу подавлять симптоматику и держать поведение под контролем, но… — Муж опускает глаза. — Обнаружено еще семь жертв.

Семь. И это только те, чьи родственники захотели общаться с полицией.

— Спасибо, что пришел, — говорю я.

— Не успел получить разрешение на предварительный телефонный звонок, — поясняет Том. — Думаю, раз уж обвинения сняты, судебная система постаралась побыстрее сбыть тебя с рук, чтобы сэкономить деньги налогоплательщиков.

— Здравая мысль.

Мы молча стоим под флуоресцентными лампами.

— Анна…

— Все в порядке, — уверяю я.

— Прости меня.

— Ты ни в чем не виноват, — возражаю я.

— Прости, что меня не было рядом. Я просто взял и самоустранился. Нельзя было оставлять тебя одну.

— Ты хороший человек, — произношу я устало, поскольку этот разговор утомляет меня. — Всегда стараешься кому-нибудь помочь. Мне не нужна была твоя помощь, поэтому ты предложил ее кому-то другому.

— Если бы я мог все переиграть…