По колено в крови. Откровения эсэсовца

Несколько часов спустя его перенесли в палату, я зашел туда и присел на край кровати. В палате было полным-полно раненых, стенавших от боли. Кто-то плакал навзрыд. В нос ударил сладковатый запах гноя, на меня накатил приступ дурноты, но, пересилив себя, я уселся на стул рядом с койкой раненого снайпера.

Я очень долго смотрел на него, не в силах отвести взора. Тогда я не знал подробностей гибели моего брата, оказавшегося в руках польских партизан. Я не знал, был ли кто-нибудь рядом с ним в последние мгновения жизни. Вот поэтому я и не мог просто так взять да уйти прочь, бросив своего товарища, которого тяжело ранили у меня на глазах.

Он еще не отошел от наркоза, грудь его была утыкана трубками. Трубки соединялись с ножным насосом для подкачки крови в легкие. Кровь приходилось постоянно подкачивать — иначе он умер бы от удушья. У противоположного края постели сидела русская, монахиня; перебирая четки, она методично нажимала на педаль. Я спросил, молится ли она за его душу. Обведя глазами палату, она ответила, что молится за всех, кто здесь лежит.

— Как его зовут? — спросил я.

Не желая прерывать молитву, монахиня глазами показала на укрепленную на спинке кровати табличку. Роттенфюрер Фридрих Рюлинг.

В палату вошел оберштурмфюрер Дитц, когда меня хватились, Крендл сказал, где я. Приложив носовой платок ко рту, он положил мне руку на плечо.

— Он — твой друг? — спросил Дитц.

Что я мог ему ответить? Поскольку я не знал обстоятельств гибели брата, я отчего-то ощутил незримую связь его смерти с ранением этого парня. Я предпочел промолчать и снова стал смотреть на Рюлинга. Из груди его вырывалось клокотанье, он захлебывался попавшей в легкие кровью и понял, что долго он не протянет.

— Можете оставаться здесь, — разрешил Дитц. — Я доложу обо всем Кюндеру.

Откровенно говоря, мне было наплевать, знает ли Кюндер о моем местопребывании, и чуть было не ляпнул Дитцу: «Да начхать мне на вашего Кюндера!», но сдержался. Дитц тут же ушел.

Я помолился, обратившись к Господу с просьбой простить мне все мои военные прегрешения. Простить шутки по поводу трагических событий, пообещав, что отныне буду вести себя примерно и жить согласно Его заповедям. Пусть Он только даст Рюлингу возможность вернуться домой и встретиться с этой чудесной девушкой, фото которой носил в кармане шинели.

Подошел доктор сменить флакон с жидкостью. Положив ладонь на лоб Рюлинга, он сосчитал пульс. Я спросил у него, каковы шансы. Врач, озабоченно поджав губы, только покачал головой.

Позже, уже к вечеру, я услышал за окном свистки, крики и гул запускаемых двигателей. Тут же в палату вбежал Брюкнер.

— Пойдемте! — крикнул он. — 14-й корпус идет в наступление на Мариновку.

Меня все это отчего не трогало. Обойдутся и без меня. Не мог я встать и покинуть Рюлинга.

— Вам следует немедленно забрать снаряжение и идти! — повторил Брюкнер.

Я даже не пошевельнулся и ничего не сказал в ответ. Брюкнер, подойдя ближе, положил мне руку на плечо. Я с силой оттолкнул ее. Тот молча повернулся и выбежал из палаты.

Рюлинг открыл глаза, его лицо тут же напряглось. Я понял, что он сейчас испытывает страшную боль. Тут он, сморщившись, попытался усесться на постели, но снова упал на подушку. И так несколько раз. Флакон с темной кровью упал на пол и разлетелся на куски, трубочки, которыми было утыкано его тело, выскочили. Дыхание превратилось в череду булькающих звуков, мы с монахиней стали звать врача. Поддержав Рюлинга, я поднес к лицу выроненное им и найденное мною фото. Не знаю, то ли это было случайным совпадением, то ли на самом деле так, но его лицо будто разгладилось, и он успокоился. Пришел врач и сделал ему несколько уколов, тело Рюлинга обмякло, — прежде чем лекарство подействовало. Врач, постукивая по груди, пытался привести его в сознание, но тщетно. Рюлинг умер. Я воспринял это как фразу: «Ну, вот и все, Кагер. Теперь тебе уже незачем сидеть здесь. Тебе надо выполнять приказ. Так что давай-ка на войну, и я с тобой».

Колонна двинулась вперед в морозную ночь. Никто в нашем «Опель Блице» не проронил ни слова. С нами вместе ехали Кюндер с Дитцем, но мы видели, что и наши офицеры вымотались ничуть не меньше нас. Никто мне не напомнил о замене Цайтлера, а сам я об этом не заикался. Одним во взводе меньше, следовательно, меньше и ответственности, вот что тогда подумал я.

Колонна остановилась. Уже наступило утро, но было еще темно. Мы стали выбираться из кузовов прямо в метель. Выбравшись, побрели на позиции вермахта — там были и танки, и противотанковые орудия, обложенные мешками с песком бункеры и разветвленная сеть ходов сообщения и траншей. Офицеры приказали нам отправляться в траншеи и ждать новых указаний. 2-й взвод, пройдя несколько метров по вырытому в земле узкому проходу, натолкнулся на группу продрогших солдат вермахта в грязных и порванных шинелях. Усевшись на окаменевшую от мороза землю, мы оперлись о стенки траншеи. Какое-то время все молчали, потом заговорил один из солдат вермахта.

— Ну, разве нам не повезло? — саркастически вопросил он. — К нам на выручку пожаловали СС.