По ком звонит колокол

Чем опасения больше, тем более поводов к ним. Когда врач ищет помощи у коллег, тревога больного растет: это знак, что болезнь пошла в рост; однако, как злаки полевые знают пору увядания, так и у болезней бывает осень, — но окажется ли то осень болезни или осень моего земного бытия — выбирать не мне: и все же, если увяну я, увянет и болезнь: она не выживет без меня, я же могу ее пережить. Но то, что врач желает призвать собратьев по ремеслу, доказывает лишь его беспристрастность и искушенность: если опасность велика, из уст других он получает одобрение назначенного им курса лечения, и при том у него есть свидетели: положение больного серьезно, и он этого не скрывал; если же опасности нет — созывая консилиум, он доказывает, сколь чуждо ему честолюбие, ибо легко готов разделить с другими благодарность и честь, коих мог удостоиться за труды, начатые им в одиночку. Разве страдает величие монарха от того, что часть своих забот он перекладывает на других? Господь сотворил лишь одно Солнце, но в помощь ему создал великое множество небесных тел, что получают от него свет и отражают его. Так, в начале у римлян был лишь один царь; позже пришли они к тому, что стало в Риме два консула; но в чрезвычайных обстоятельствах решили вручить власть одному диктатору, ибо в одном ли лице сосредоточена верховная власть, или же распределена среди многих, она остается властью, и сие верно для любого государства. И там, где больше врачей, возрастает не опасность, нависшая над больным, но попечение о нем, как счастливее то государство, где дела управления исполняются многими консулами, а не зависят от жизни одного мужа, пусть и великого. Ведь и болезни держат меж собою совет и, подобно заговорщикам, вынашивают планы: как им приумножиться, как слить воедино мощь свою и увеличить силу армий своих; так не должны ли в ответ и мы собирать врачей, чтобы держали совет они промеж собой? Старик видит смерть свою на пороге — как завоеватель, врывается она в дом его и приказывает, что до юноши — смерть держится у него за спиной и хранит молчание; старость поражаема болезнью, юность — ударом из засады; потому множество врачей нужно нам, дабы были они на страже и непрестанно пеклись о нашей безопасности. Есть ли в мире хоть что-то, от чего кто-нибудь не принял бы смерть: перышко невесомое, волосок тончайший, и те убивали человеков; даже лучшее из противоядий[244], лучший из целебных бальзамов может обернуться смертельным ядом для тела. Иные умирали от радости, и друзья даже не решались их оплакать, ибо видели, что те отходят со смехом на устах. Тот же тиран Дионисий (полагаю, это на его долю выпало в свое время столь много страданий), не умерший от скорби, когда власть его пала и из царя превратился он в жалкого подданного, умер от незамысловатой радости, когда театральная публика объявила его искусным поэтом[245]. Мы часто говорим, что и малого достаточно, чтобы поддержать жизнь человеческую, — но увы, сколь же ничтожнее то, что причиняет человеку смерть. И потому чем большее число людей поддержит нас в недугах наших, тем более то во благо; кто же, когда слушается серьезное дело, придет в суд лишь с одним адвокатом? Наши похороны нам не подвластны: мы не можем давать советы, не можем указывать. И хотя среди иных народов (особенно у египтян) заведено воздвигать гробницы, которые величественней домов, ибо посмертное обиталище призвано служить хозяину дольше, чем прижизненное, наш обычай другой, и известно, что тот, кого почитали превыше всех — Вильгельм Завоеватель, — едва только душа его рассталась с телом, не только был оставлен без заботы тех, кому подобало бы проводить его до могилы, но и без самой могилы[246]. Нам неведомо, кто позаботится о нас после смерти, но, покуда возможно, пусть в ближних своих обретем мы какую только возможно поддержку. Новый и новый врач, приходящий к одру нашему, вовсе не есть новый и новый знак и симптом смерти, но лишь новый и новый помощник и поверенный жизни: и пусть появление их послужит не к тому, чтобы разыгралось воображение, коему всюду чудится опасность, а к тому, чтобы сознание наше исполнилось покоя и умиротворенности. И пусть не так окажется сие, что в лице одного из них приходит Ученость, другого — Усердие, а третьего — Религия, а с каждым — все сразу; в рецепт целебного снадобья входит много ингредиентов — так пусть же многие люди, что собрались у одра моего, будут мне во исцеление. Однако почему столь долго упражняюсь я в размышлении о том, как обрести в час нужды помощь обильную? И не подобает ли более помыслам моим клониться в иную сторону, не подобает ли соболезновать и сопереживать бедственному положению тех, кто лишен всякой помощи и поддержки? Сколь многие (быть может), страждут более, чем я, лежа в домах своих на грязной соломенной подстилке (если только угол, в котором они обитают, достоин названия дома), а их надежда на помощь, будь они даже при смерти, столь же тщетна, как надежда на изменение жалкой их участи, останься они жить? Столь же тщетно ожидать им прихода врача, как по выздоровлении — ждать получения какой-либо должности; и если кто узнает об участи сих несчастных, то единственно — могильщик, который их погребет, погребет в общей яме, где ждет их забвение. Они лишь пополнят число умерших в списках, а имена их услышим не прежде, чем прочтем те в Книге Жизни, куда окажутся они вписаны рядом с нами. Сколь многие (быть может) страждут сейчас более, чем я, оказавшись в больнице, где, подобно рыбе, выброшенной на песок и дожидающейся прилива, должны дожидаться обхода врача, да и тот придет не излечить их, но лишь осмотреть? Сколь многие (быть может) страждут сейчас более, чем все мы, и не имеют ни больницы, где о них позаботятся, ни соломы, чтобы зарыться в нее, а лишь хладный камень могильный, на котором они простерты — и выхаркивают души свои, уязвляя тем глаза и уши прохожих — прохожих, чьи сердца жестче, чем булыжная мостовая, — ложе этих несчастных? Им заказан вкус нашего лекарства, их удел — голодная диета; им и жидкая овсянка была бы целебным сиропом, объедки слуг — безоаром[247], грязная же вода, коей обмывают кухонные столы, — настоем целительным. О душа моя, если не совсем ты воспряла, дабы восславить Господа за великое Его милосердие, явленное в том, что даны тебе помощники многие, помысли, сколь многие лишены тех, кто поддержал бы их в болезни и горести, и помоги сим несчастным, да обретут они помощников, и все остальное, в чем нуждаются не менее, чем в поддержке.