По ком звонит колокол

Мы говорим, что мир состоит из морей и тверди земной — словно вода и земля равно присутствуют в нем; но ведь мы знаем: в западном полушарии морей больше, чем в восточном. Мы говорим, что Свод Небесный усеян звездами — словно они равномерно распределены на нем; но мы знаем: над северным полюсом больше звезд, чем над южным. Мы говорим, что жизнь человеческая соткана из страданий и счастья — словно того и другого в ней поровну, и так как дни человеческие переменчивы, добрых дней выпадает нам столько же, сколько дурных, — будто мы живем в дни постоянного равноденствия, где день и ночь равны[456], а доброе и злое проживается равной мерой. Но сколь же далеко от того истинное положение вещей: беды и несчастия человек пьет полной чашей, счастье же ему дано лишь пригубить; несчастья он пожинает, а счастье собирает по колоску; он странствует по морю бед — а в саду радостей лишь прогуливается; и — скажем худшее: несчастья человеческие — сущностны, нет того, кто усомнился бы в их реальности, что до наших радостей — они эфемерны и иллюзорны; несчастье все называют несчастьем, у радости же — множество имен, каждый выбирает ей имя на свой вкус. Вот болезнь моя обострилась, она являет себя пятнами, что высыпали на теле, пятнами, свидетельствующими о ее злокачественной и заразной природе, — и пусть врачи теперь могут, наконец, уяснить, как бороться с моей хворью, и сама эта мысль способна принести толику успокоения; но тем паче снедает меня беспокойство: вдруг сия зараза столь злостна, что все усилия эскулапов обернутся прахом, что ничем не смогут они мне помочь? Так враг выступает открыто лишь тогда, когда он подтянул свои обозы, и собрал силы для преследования, и уверен, что добьется поставленной цели, — кто же найдет покой в созерцании вражеских армий? Когда распутывают хитросплетения заговора, добровольное признание ценится выше, чем признание, вырванное на дыбе. Что до заразных болезней, то когда Природа сама исповедуется и во всеуслышание во всем признается, врачи, ее допрашивающие и требующие показаний по данному делу, удовлетворены; но когда такое признание вырвано одной лишь силой настоев, оно не более чем исповедь под пыткой: раскрывается все коварство планов, вынашиваемых злоумышленником, но — кто поручится, что сердце его при том не исполнилось еще большего коварства и злобы; мы твердо знаем о совершенном им предательстве, но не об обретенном им раскаянии, знаем о преступнике, но не ведаем о его сообщниках. Мы обретаем слабое облегчение, узнав худшее, встающее пред нами во всей его неизбежности; но сколь же горше узнать, что ты серьезно болен, — и притом не ведать — худшее ли это из известий или таковое еще ждет тебя впереди. Родив сына, женщина испытывает облегчение; ее тело избавляется от тяжести, что носила она в себе[457]; но если бы в пророческом видении мать узнала историю того, кому дала она жизнь, если бы постигла, сколько горестей выпадает человеку, сколько горестей выпадет сыну ее, — куда более тяжкое бремя легло бы ей на душу. Скудно всякое приобретение, если не пришлось нам пойти на тайное нарушение запрета, дабы добиться его; скудно всякое счастье, если не примешивается к нему чувство, будто мы расплачиваемся фальшивой или "спиленной" монетой — так легковесный сплав становится нам дороже благородного металла. Но разве иначе обстоит дело, когда мы взращиваем и укрепляем наши добродетели? Так, чтобы познать благодарность, я должен быть беден и желать хоть кроху от благ мирских; чтобы испытать терпение, я должен познать муки и унижение; как глубоко надо зарыться нам в землю и в какую сторону проложить рудник, если мы алчем золота? И как мы определим пробу золота, если не сравнив его с другим слитком? Сколь счастливы мы — в той же мере, что ближние наши? Или — как были мы сами счастливы в иные времена? О сколь жалок наш путь к выздоровлению, когда болезнетворная сыпь и пятна свидетельствуют лишь об одном: недуг наш гораздо хуже, чем мы смели предполагать.

УВЕЩЕВАНИЕ XIII