По любви

Колодкин под видом «своего» ходил разнюхивать округу. За рекой в балке обнаружил советскую пушку. Побегал вокруг неё. Зенитная пушка. Снаряды в ящиках. Видать, русские так отступали, что не до пушки им было. Ноги бы унести. Довольный побежал в штаб. Докладывать. Может, наградят. Дали пятерых солдат и лошадь с санями. Подъехали. Немцы стояли на краю балки. Оглядывали пушку издалека. Кивали. Хорошее орудие. Колёса наполовину в снегу. Ящики. Повозиться придётся.

А он подскочил. Замахал руками.

– Давайте грузить! Теряем время!

Стал пушку раскачивать. Раздался взрыв. Лошадь вернулась по следу домой одна. После войны деревенские мальчишки долго плевали в эту воронку.

* * *

Сидели в погребе. Под утро совсем замёрзли. Валька зашевелился. Услыхал стрельбу. Приближающийся рёв моторов. Марья, протирая глаза, спросонья схватилась за лесенку, не сообразив, то ли лезть наверх, то ли отсиживаться. Верки уже не было. Раньше всех куда-то умотала.

– Валь, наши, что ль?

– Стреляют. Значит, наши…

Неожиданно дверь погреба распахнулась, и они увидели, как к ним нагибается, приглядываясь, красивый усач в ушанке со звездой.

– Живые есть? Выходьте, свои!

Помог им выбраться. По улице шла пехота. За околицей двигались строем наши танки.

– Вы с Москвы, ребятки? – Марья плакала и улыбалась. – Не прошли, значит, гады, в Москву…

– И не пройдут, хозяйка! Мы их теперь до самого Берлина гнать будем!

Прибежала Верка. Несла что-то в руках. Оказалось, сумку с фотографиями.

– Эх, не успела я фашистика поймать! Чуть ли не вперёд всех убежал, сволочь. Они Егорку нашего в проруби утопили. А этот фотографировал…

– Ох, Господи… – ахнула Марья. – Ему-то за что такое наказанье…

* * *

В начале мая колхозники вновь приступили к работам. После разминирования саперами окрестных полей собирали убитых. Первым делом наших солдатиков. Ходили по двое. Марье в подмогу была Верка. Сносили погибших к телеге. Укладывали друг на друга. Старик Широков отвозил их к глубокой братской могиле на горе. Ребятишки сколотили из досок памятник. Валька выпросил у проезжих танкистов на станции полбанки красной краски. Покрасил на памятнике звезду.

Фашистов хоронили в стороне, в овраге. Друг за дружкой засыпали свозимые трупы липкой жирной землёй.

Фотографа нашли с краю поля в лесочке, на том берегу Москвы-реки. Лежал на спине. Глаз и носа не было. Сбоку валялся фотоаппарат. Верка присела на корточки. Утёрла пот со лба. Поглядела снизу вверх на Марью.

– Я только достану плёнку.

Поковырялась. Кое-как вынула кассету. Повертела в руках. Хотела было сунуть к себе в карман телогрейки, но вдруг остановилась.

– Нет уж. Это твоё…

И запихнула кассету в карман прокисшей шинелишки фотографа.

Потащили к реке. Надо было грузить труп в лодку. Потом ждать на другом берегу телегу старика Широкова. Когда отплыли от берега, Верка поглядела на воду. То ли ей причудилось что… То ли чего вспомнила. Но она вдруг вскрикнула и, с ужасом глядя на Марью, прошептала:

– Егорка там. За камнем. Под водой прячется…

– Брось, Верка! Перестань чудить! Толкнись хорошенько шестом. Видишь, нас сносит…

Верка воткнула свой шест в песчаное дно. Оттолкнулась.

Марья спокойно работала вёслами.

– Не буду я его хоронить. Бросить гада в реку. И пусть раки жрут. Давай, а, Марья? Камень привяжу. Никто не узнает…

Марья гребла молча. До берега оставалось совсем немного.

На костёр

И тех нет уж и дней,

Что летели стрелой,
Что любовью нас жгли,
Что палили огнём!

А. В. Кольцов. «Русская песня»

1

И снова повеяло весной. Теперь уже восемнадцатой для Женьки Василькова. Залежавшийся на полях за долгую зиму тяжёлый снег наконец поддался пришедшему с юга теплу. Побежали тоненькие ручейки по дорожным колеям. Запели дружным весёлым гомоном ободрённые солнышком птицы. Вскрылась ото льда и зачернела прозрачной водой река.

Женька в этот прекрасный весенний день решил пораньше сбежать с занятий в техникуме. Быстро и правильно работал напильником, снимая заусенцы у круглых отверстий под замок в железных петлях на слесарной практике. Сдав работу мастеру и переодевшись, спустился к реке. Пошёл вдоль берега самой короткой рыбацкой тропой в деревню.

* * *

В ту пору, как он повзрослел и из мальчишки вырос в статного мужающего юношу, к нему пришла и первая любовь. Было ему пятнадцать, когда летом в Хотяжи к бабушке на каникулы приехала Маша.

Они познакомились на речке. Женька правил дедовой старой лодкой, клееной-переклееной гудроном, тяжёлой под веслами, как каторжная баржа, но тем и накачивал мускулы.

Он проверял жерлицы, на якорьки сажал живца. Маша пришла вечером искупаться. Солнце пряталось за старую плакучую иву, и Женька не заметил, как Маша спустилась по тропинке к воде, а лишь услышал чей-то тоненький задорный голосок:

– Можешь прокатить?

Он поглядел в ту сторону. И замер. Сначала хотел сделать вид, что не слышит. Но потом пригляделся к этой милой девчонке в шлепках и голубеньком ситцевом платьице с махровым полотенцем через плечо и не смог отказать.