По локоть в крови

К нам поступило несколько раненых, которых мучили чеченцы. Привязывали их к дереву и протыкали кинжалами руки и ноги. Спасли их совсем случайно, но руки и ноги некоторым пришлось ампутировать. И еще доставили, партию из Прохладненского лагеря военнопленных. 20-летние ребята похожи на 80-летних стариков, превращенных в скелеты.

В госпитале я встретила замечательного человека — грузинку по национальности — Папашвили Анну Николаевну. Я ее никогда не забуду.

Нам не дают на руки документов, чтобы не сбежали на фронт. Но госпиталь наш формировался в Одессе, и там большинство евреев попало в него. Вот и сейчас у нас — Зусман, Фогельман, Зильберман, Юровская. Куда же они побегут, они и здесь себя не очень уютно чувствуют. Как только воздушная тревога — их никого не увидишь. Начальник госпиталя дагестанец — кумык Алибеков — хороший человек. Больные у нас очень тяжелые — помимо ранения, сыпной или брюшной тиф, или дизентерия. Я в госпитале нахожусь круглосуточно, очень редко ухожу спать на квартиру, хоть она и рядом. Друзей у меня нет. Сдам дежурство и вожусь с кем-нибудь из тяжелых. Выходила младшего лейтенанта Ванечку. У него тяжелейший сыпняк и раздроблена лопатка, ему кусачками по частям ее откусывали без наркоза. Он так ко мне привязался, когда переводили в хирургический госпиталь, плакал как ребенок.

Часто хожу к своим выздоравливающим. Они мне даже боевой листок посвятили. Почти все, не окончив школу, ушли на фронт. Вспоминаем школу, читаем стихи, потихоньку поем фронтовые песни. Сегодня провожала на фронт большую группу своих подопечных и среди них капитана Сашу Шустова, он командир отдельного минометного батальона, ему 21 год. Скромный, хороший парень, ничего мне не говорил, а когда уходил, попросил разрешения писать мне и просил отвечать на его письма, сказал, что этим будет жить. Меня это очень удивило, тем более он знал, что я переписываюсь с Сашей (его об этом проинформировала моя сестрица, она даже один вечер гуляла с ним в парке, но больше он с ней не пошел). Я, конечно, буду отвечать на его письма, разве можно поступить иначе.

Завтра большая выписка офицеров с направлением в штаб Южного фронта — в Ростов. Я ходила к начальнику госпиталя, просила меня отпустить на фронт, сказала, что все равно убегу, а если не удастся, то повешусь у его кабинета. Он, наверно, принял меня за ненормальную, приказал выдать мне две справки — одна вместо удостоверения личности, о том, что я медсестра э/г-1614; вторая о том, что мне предоставлен отпуск на две недели. Но чтобы выехать из города, нужен пропуск, его-то он мне и не дал.

Я договорилась со своими ребятами, что они возьмут меня с собой. Бедные, им бы отдохнуть хоть немного, они же совсем не оправились от болезни, а у одного вынута часть лобной кости и видно, как пульсирует вещество мозга, его пальцем достаточно ткнуть, и конец.

Вот и прибыли мы в Ростов. Знакомо только название — громадными буквами — РОСТОВ-ДОН, остальное — развалины. Побродили с ребятами по городу — Энгельса[18] начисто сметена с лица земли. Зашли к бабушке, попили чайку и распрощалась я с ними. Они пошли в штаб фронта, я — в Новочеркасск.

1943 г.

Май сорок третьего года. Новочеркасск. Никогда не знала, что существует такая проза — железнодорожные войска, и уж тем более не думала, что мне придется служить в них. Мечтала о передовой, но, увы, меня стал разыскивать мой эвакогоспиталь-1614, возвращаться в него я не собиралась, вот и пришлось определиться в первую попавшуюся часть, стоящую в Новочеркасске. Замполит, беседуя со мной, сказал, что мамы со мной не будет и перины тоже. Я ему ответила, что войну начала под Смоленском, была под Москвой, под Старой Руссой, отходила в сорок втором на юге без мамы и перины. Одно-единственное утешение — люди, кажется, здесь неплохие, но это на первый взгляд.