По маршруту 26-й

Барабанов решил оторваться от авианосца в момент, когда акустики корабля охранения будут работать в режиме шумопеленгования. Тогда — остановить моторы и беззвучно проваливаться вниз. НО в чем вся сложность? Проваливаться бесконечно нельзя — океан раздавит лодку. Вот если бы где-то поблизости — отмель, чтобы лечь на нее, затаиться, пропустить над собой всю длинно растянувшуюся эскадру. Но впереди и во все стороны — океан, глубины в тысячи и тысячи метров. Никаких отмелей. Разве лишь попадется особая «отмель», которую хорошо знают подводники, которую они умеют находить в нужных случаях… барабанов предупредил вахтенного, замерявшего температуру воды, чтобы тот был сейчас особенно внимательным.

Дали сильный дифферент на нос, пошли вниз.

От авианосца отставали. Сейчас на кораблях охранения, может быть только потому, что вахтенные утомлены или беспечны, лодку еще не слышат. Не ожидают, никак не ожидают, что вдруг со стороны флагмана, с той стороны, которую они считают своей, которую они собой и прикрывают, может появиться кто-то чужой.

Но это кончится. Даже самый усталый взгляд, который следит за экраном гидролокатора, вдруг встрепенется. Вдруг сразу почувствуется, что импульсы, сигналы, булькающие удары подводного молоточка собираются с один луч. И этот луч звука направлен сюда, на лодку, ощупывает ее. Но чужие акустики пока не слышат, винты авианосца по грохочут в их наушниках.

— Стоп оба!

Оскаров одним виртуозным рывком останавливает мотор. Рука летит вверх, локоть сильно изгибается, нога нажимает на рычаг. И все тело — будто пружина. Будто одна изогнувшаяся, напрягшаяся, рвущаяся сразу и вверх и вниз пружина. «Стоп оба!» — и сразу оба мотора заглохли.

Теперь — только шум. Только катящийся поверху шум приковал все внимание. Все даже головы подняли. Авианосец удаляется. Грохот его винтов затихает. По корме приближается, ширится другой. Не такой грохочущий, не таким водопадом, обвалом. Но приближается, ширится — ровный, густой.

— Глубина?

Командир тихо спрашивает боцмана. Боцман отвечает так же тихо. Слушают. Приближающийся, нарастающий грохот винтов эскаэра.

— Глубина?

Боцман опять отвечает — называет прежнюю цифру.

Угрюмоватый уралец, повернув улыбающееся лицо, отвечает будто и без радости, будто бы и очень робко. Но все, даже кто его и не видит, понимают, что и сам он улыбается. Он опять называет прежнюю цифру.

— Штурман, сколько под килем?

Штурман смотрит на карту. Карта скажет все. Она не каждый раз обманывает. Говорит штурман командиру:

— Под килем восемь тысяч метров.

— Глубина?

Боцман называет прежнюю.

— Лежим? — это спрашивает Кузовков.

— Лежим, отвечает Барабанов. Слушают оба, как удаляется, замирает прямо по носу ровный, самоуверенный шум винтов.

— Грунт хоть и жидкий, — со своего высокого вращающегося стула бросает реплику Батуев, — а иной раз надежнее твердого. По крайней мере, нет опасности врезаться.

— Справа по борту шум корабля!

После этого возгласа акустика все притихают. Хотя никто, кроме акустиков, не слышит ничего, но все понимают, что это проходит еще один, может быть и не самый последний, из чужого отряда. Он проходит, но он может вдруг и сюда повернуть…

VIII

Утром, когда над морем висел туман, мелкий и густой, как пыль, когда лодка, подчиняясь новому приказу, полным ходом шла назад, мимо нее, возле самого борта, неслышимая, проскользнула смерть. Ее нельзя было видеть, потому что поверхность воды не просматривалась с мостика. Локатор ее тоже не брали. Акустики не нащупали — она была невелика. Ее увидел боцман, опускавшийся на кормовую надстройку, чтобы проверить одну из заглушек. Он и рявкнул вдруг, взмахнув сильно руками: «Мина!» Лодка как будто дрогнула и притихла — замолк гул дизелей. Долго было тихо над морем и на мостике. Боцману, стоявшему на скользком железе округлого легкого корпуса, казалось, что очень долго. Потом пришел командир — скорым широким шагом пришел, застегивая на ходу последнюю пуговицу легкого кителя. И Кузовков появился.

Стояли, смотрели на лысину железного шара, едва показывавшуюся из воды и опять без плеска уходившую вниз. Казалось, что в следующий раз лысина появится совсем близко, возле самого борта. Но она появлялась все там же, на одном удалении от корабля и только уходила все дальше и дальше к корме — лодка по инерции продолжала еще скользить вперед.

— Вот так, может быть, и Двадцать шестая, — сказал командир.

Кузовков ничего не ответил. Но он думал о том, как долго еще в морях и океанах вот так неслышно и терпеливо будет караулить человека рогатая черная смерть. Когда кончилась первая мировая война, еще десяток лет на минах, оставшихся после нее, взрывались корабли. После второй мировой осталась полумиллионная минная россыпь.