По месту жительства

А что же стало с товарищем Френкелем? А ничего. Только на следующий день после отбытия Гарольда Мак-Миллана его уволили по сокращению штатов из газеты «Известия».

Стоит ли Париж мессы?

Лучшие слова, сказанные когда-либо в мировой литературе о Париже, принадлежат Юре Кукину:

«Ну что, мой друг, молчишь?
Мешает жить Париж…»

Так думала я и вместе со мной многомиллионная армия советских инженеров. Напевая эти самые слова ранним утром 1970 года, я опрометью летела по лестнице, как всегда опаздывая на работу.

Представьте себе промозглое ленинградское утро, когда грядущий день не готовит ничего, кроме принятия социалистических обязательств, когда до зарплаты еще три дня и три ночи, когда перед мысленным взором маячит бородавчатый лик начальника отдела тов. Пузыни. Что может в такое утро принести почта?

Я открыла почтовый ящик. К ногам посыпались повестки в агитпункт, журнал «Работница» и… странное письмо. Бледно-сиреневый узкий конверт, инкрустированный сургучными печатями и алыми гербами, заискрился в руках, как бенгальский огонь.

Мой зарубежный дядя приглашал меня в гости во Францию. Кого теперь удивишь официальной бумагой из заграницы? Израильские вызовы белым кафелем устилают Европейскую часть Союза ССР, но тогда, в 1970… перевитый пурпурными лентами бланк Парижского муниципалитета потряс меня больше, чем послание с летающей тарелки.

Я позвонила на работу и, подавив душившее мой голос ликование, скорбно известила тов. Пузыню об остром приступе холецистита. Не прошло и часа, как я уже влетела в приемную ОВИР’а. Кого сейчас удивишь приемной ОВИР’а? Она наводнена советским народом, как Красная площадь 7-го ноября. Но тогда, в 1970… в ОВИР’е стояла молитвенная тишина буддийского храма.

Принял меня упитанный блондин с латунным тазом вместо лица, по имени инструктор Кабашкин. Виртуозно имитируя улыбку, он предложил стул, пододвинул пепельницу и на годы углубился в изучение документа. Когда, наконец, Кабашкин поднял глаза, его латунный таз мягко светился.

— Когда вы предпочли бы ехать?

Я так опешила, что потеряла дар речи. Столь любезное обращение застало меня врасплох. Дело в том, что я выросла в оранжерейных условиях тотального хамства, и мой организм просто не имеет иммунитета против вежливости.

— Н-не знаю… как только можно будет, то есть… когда получу разрешение…

— Мне лично кажется, что лучшее время — весна, — мечтательно сказал инструктор.

— Думаете, весна? — тупо переспросила я.

— Весна, весна… Весной там все цветет.

В поднебесье потолка запели скрипки, комната наполнилась ароматом цветущих каштанов и акаций. Моя врожденная подозрительность треснула, как мартовская льдина.

— А раньше нельзя? Например, зимой?

— Почему нельзя? Зимой в Париже тоже красиво. Вот только понятия не имею, бывает ли там снег, — озабоченно сказал Кабашкин.

— А я успею оформиться?

— Почему же нет? Сейчас не сезон, наплыва туристов нет и все, что зависит лично от нас, мы сделаем в срок.

— Над латунным тазом обозначился золотистый нимб. Мы еще немного поговорили о Париже, установив наличие в нем Лувра и Эйфелевой башни, и неохотно расстались. Прощаясь, инструктор протянул мне загадочный список: форма № 6, форма № 86, форма № 1003.

— Вас не затруднит обзавестись справочками и заполнить анкетку? Чем скорее, тем лучше, — прожурчал Кабашкин.

Держа анкету двумя руками по причине ее веса, я пятилась к дверям, бормоча:

— Спасибо, большое вам спасибо, огромное спасибо… всего вам доброго.

Выйдя в осеннюю слякоть, я глубоко вздохнула, сделала 32 фуэтэ и решительно вступила на заманчивый предпарижский путь.

— Толяй, — сказала я мужу, — напиши и заверь у нотариуса справку, что не имеешь возражений против моей поездки к дяде.

— Да ты, мать, никак спятила, с чего мне возражать?

— ОВИР должен быть уверен, что ты отпустил меня в Париж в здравом уме и твердой памяти, а не под гипнозом или под общим наркозом. Это форма № 86.

— Ну, если — № 86, тогда другое дело, почтительно сказал Толя. — Завтра же возьму отгул и двину в нотариальную контору. А от психиатра мне справки случайно не нужно?

— Тебе-то нет, а мне — обязательно. И еще от двенадцати врачей…

— Понятно. Не забудь заглянуть под занавес к паталогоанатому, — его справка может оказаться решающей.

На утро я помчалась в ЖАКТ. День был, естественно, неприемный, но в обмен на импортные колготки паспортистка, не сопротивляясь, отстукала форму № 6 — о составе семьи.

— К вечеру я стала обладательницей двух документов. Воодушевленные первыми успехами, мы купили скоросшиватель, красным карандашом начертали на нем «Франция» и заложили основу парижского старта.

Затем был совершен налет на поликлинику. Дрейфуя по регистратуре от окошка к окошку, я выклянчивала номерки и вламывалась в кабинеты под дружный вой зазевавшейся очереди.

Мой организм изучали ортопед и фтизиатр, уролог и невропатолог. Я ожесточенно глотала резиновую кишку и барий, носилась со стыдливо прикрытыми баночками, стояла и лежала под могучими рентгеновскими лучами.