По месту жительства

Панкратов, очевидно вспомнив недавние похороны Пучкова, приподнял веки и с интересом посмотрел на Леонова.

— Я просто бессилен, — жалобно продолжал Алексей Николаевич, — одни не хотят работать, а других нет.

— Кого именно?

— Ну, кто ведает… Пуридзе и Петрунькина.

— Горидзе его фамилия, — уточнил ректор, отличавшийся прекрасной памятью, — Зураб Теймурасович уже много лет не ведает уборными, — он возглавляет строительство нового комплекса в Петергофе.

— Но, Виталий Сергеевич, водопроводчики отказываются. Вы бы слышали, как они разговаривают!

— Я слышал, — мягко сказал академик, — я каждый день что-нибудь слышу.

— Но есть на них управа? — не унимался Леонов.

— Управы на них нет, — печально ответил ректор и пожевал губами. Внезапно лицо его осветилось идеей:

— Послушайте, у вас есть на кафедре спирт? Ректификат, конечно… И не горячитесь так, берегите сердце.

В тот же день к вечеру уборная уютно и гостеприимно зажурчала.

Однажды нашу кафедру всполошил звонок из деканата. Нам было велено навести чистоту, купить торт, бутылку вина и раздобыть стаканы. Через два дня в Университете ожидалась делегация американских почвоведов, совершающих турне по стране после какого-то конгресса. Они могли случайно заинтересоваться нашей кафедрой, а мы должны были случайно быть к этому готовы.

Шеф экстренно созвал сотрудников.

— Дорогие товарищи, наш факультет посетят зарубежные ученые. Возможно, они захотят посмотреть лаборатории, познакомиться с нашими методами. Что мы можем им показать?

Сотрудники оживились и наперебой стали вносить предложения.

— Я дддумаю… иих… заинтересует сссиликааатизация грунтов, — особенно сильно заикаясь, начал Бузенко.

— Это, как вы поливаете глину жидким стеклом? — медоточиво осведомился шеф, и Бузенко увял.

— Может, сдвиги и компрессии? — робко спросил Григорий Йович.

— Я очень ценю вас, товарищ Фролов, — сердечно отозвался шеф, который почему-то разговаривал с Йовичем, как с тяжело больным. — Но такие приборы стоят там только в музеях.

Все оробели и воцарилась тишина, но шеф напористо продолжал:

— А вы что предлагаете, Петр Григорьевич? — нарочито громко обратился он к глухому Миронову.

— Я давно хотел спросить вас, куда мы будем посылать студентов на практику, — лето не за горами, — отозвался тот. Кругом захихикали.

— Я спрашиваю, что вы лично можете показать зарубежным коллегам?

— Слава Богу, есть что, — наконец, расслышал Миронов. — MOB, конечно.

MOB, или Мироновский Определитель Влажности, представлял собой двухлитровую жестяную банку с краном, в которой оттаивали и теряли влажность мерзлые почвы.

— Да… это… открытие века, — пробормотал шеф и, помолчав, с горечью добавил: — Нечего нам показывать, товарищи, ну просто — нечего, — он поднял глаза на обтянутый черным крепом портрет Пучкова и, как бы обращаясь к покойному, закончил. — Стыд и позор. Словом, товарищи, чтобы не срамиться, я решил временно закрыть кафедру. Не будет в Университете вообще такой кафедры.

Все так и ахнули.

— Как? Совсем?

— Да. Совсем. Завтра после обеда сюда не возвращайтесь. Расходитесь по домам. А вы, товарищи, — обратился он к Эдику и Славе, — сорвите с дверей все идиотские объявления и заодно табличку с названием. У вас есть отвёртка? Да шурупы не сорвите и свет вырубите. Здесь будет как бы нежилое помещение, — задумчиво сказал Леонов, — или склады.

— Это навеки? — радостно спросила Оля Коровкина.

— До послезавтра, — отрезал шеф и закрыл заседание.

Несостоявшийся визит коллег из-за рубежа поверг Леонова на поистине титанические действия: на кафедре начали появляться приборы. О некоторых мы были наслышаны, фотографии других видели в иностранных журналах, но были и такие, чей невероятный вид вселял самые фантастические догадки относительно их назначения. Например, «дефектометр металлов Уран-67» — три огромных голубых ящика с миллионом разноцветных кнопок и бегающим зеленым лучом.

— Это зачем такое? — поинтересовался доцент Миронов, увидев, как шеф лично руководит установкой «Урана» в механичке.

— Собираемся, дорогой Петр Григорьевич, изучать микроструктуры глин. Не правда ли, товарищи? — с энтузиазмом откликнулся Леонов.

Двое студентов, пыхтя, водрузили часть «Урана» на стол и что-то промычали.

— Я решил создать свою научную группу и обязательно с привлечением молодежи, — задушевно разливался Леонов, — завтра вот привезут электронный микроскоп и мы, засучив рукава, начнем… Почвоведение, дорогие товарищи, уже стало экспериментальной наукой! — вдохновенно закончил Алексей Николаевич, — и далеко шагнуло за рамки размышленчества и рассужденчества.

Но Миронов не заразился леоновским пафосом.

— И зачем такие деньги на ветер бросать, — простодушно заметил он, — все равно он работать у нас не будет. Этот «Уран» вроде бы для металлов сделан. Купили бы лучше колб и штативов. Да и пробирки все битые, опыты ставить не в чем.

Студенты захихикали.

— Там разберемся, — миролюбиво пробормотал Леонов, однако желтый огонек, вспыхнувший в его глубоко посаженных глазках, свидетельствовал, что карьера Миронова окончена.