По месту жительства

— Господи, Боже мой! — вправе воскликнуть читатель. — Да когда же они работают, в самом деле? Что делают из года в год и где их результаты?

Первое научное событие произошло в конце марта. Петр Григорьевич Миронов закончил докторскую диссертацию.

Весенним утром он приволок на кафедру два необъятных тома, предложил сотрудникам ознакомиться и назначить заседание кафедры для предварительной защиты.

— Здесь мой двадцатилетний труд, — повторял он, любовно поглаживая темнозеленый коленкор обложки.

Тома своей величиной напоминали камуфляж, заполняющий кабинет Идальго в 1-м акте балета «Дон Кихот» и, разумеется, никому не пришло в голову к ним прикоснуться. Никому, кроме профессора Леонова. С помощью двух студентов шеф дотащил мироновское произведение до стоянки такси и на неделю окопался дома, погрузившись в проблемы вечной мерзлоты.

Наконец он появился, по обыкновению плотно закрыл за собой дверь и торжественно произнес:

— Ну, Ниночка Яковлевна, доложу я вам… Это полный маразм. Из какой только норы этот Миронов вылез?

— Что за риторический вопрос, Алексей Николаевич, вы же знаете, что он всю жизнь провел в этих стенах.

— Тем хуже для стен, — тряхнул головой Леонов, — В доктора я его не пущу, — мы не богадельня.

— Неужели в работе нет ничего ценного?

Мой невинный вопрос повлек за собой извержение грязевого вулкана.

— Ценного? — с расстановкой переспросил шеф и сардонически хохотнул. — Это жалкий студенческий лепет, а не докторская. Нудная каша из общеизвестных фактов.

— А экспериментальная часть?

— Задворки и зады, все методы и приборы доисторические.

(Ох, злопамятный черт, не забыл установку «Урана»).

— Алексей Николаевич, ну не все же так безнадежно. Подскажите ему, как исправить работу, ваши советы могут оказаться просто бесценными… (И что это я распелась, как соловей?)

Движением руки шеф остановил поток изящной лести.

— Конечно, подскажу. Не зря же я потратил на эту муру целую неделю! — шеф помахал перед носом листочками, исписанными мелким угловатым почерком. — Вот список замечаний, пусть размышляет, если может… Кстати, здесь он сейчас?

Я ринулась искать Петра Григорьевича. Он сидел в мерзлотке в окружении тоскующей Оли, Эдика и Славы и рассказывал, как его внучка Тюпа ненавидит рыбий жир.

— Это ужас какой-то! — с неподдельным волнением говорил Миронов. — Нипочем не заставить, ни кнутом, ни пряником. Поехали мы вчера с супругой на рынок, а Тюпочка в это время вылила рыбий жир в кактусы. Кот наш Мурзик учуял запах, да и раскурочил горшок с землей. Ну, что ты будешь с ней делать! — он обвел сотрудников восхищенным взглядом.

— Петр Григорьевич! — громко позвала я. — Вас шеф хочет видеть.

Миронов неохотно поднялся.

— Наверно, насчет диссертации? Прочел он, Нина Яковлевна?

— Понятия не имею, — пожала я плечами, — начальство со мной не делится.

Миронов вышел.

— Хана ему, ребята, — может даже не рыпаться.

— Ой, не скажи, — протянул Белоусов. — С Петрушей не так просто совладать. Он тихий, но настырный. И очень хочет в доктора.

— Но пасаран!

— Давай, заложимся на полбанки, что защитится.

Слава протянул мне руку, и Эдик разбил наши ладони, объявив, что они с Ольгой держат нейтралитет, но выпьют с любым из нас, одержавшим победу.

Мы заварили чай и как раз доигрывали третью партию в скрэбл, как в мерзлотку ворвался Миронов. Его поджатые губы и решительный вид явно показывали, что он не собирается посвящать нас в свои дела. Однако, его тут же прорвало.

— Эвона, — горько сказал он, обращаясь ко мне, и помахал Леоновскими бумажками, — ваш начальничек сорок семь замечаний сделал… Конечно, он и в вечной мерзлоте лучше всех разбирается, я, видишь, на уровне сороковых годов тащусь в обозе, я «математицким» аппаратом не владею, — Миронов довольно удачно передразнил шефа.

— Может, замечания-то пустяковые, не расстраивайтесь так, — вставила сердобольная Оля.

Миронов пыхтел, с отвращением перебирая листочки. В мерзлотку заглянул Леонов.

— Петр Григорьевич, дорогой, — голос шефа вибрировал от глубокой задушевности, — еще два слова… Вы не обязаны со мной соглашаться, можете представлять работу к защите хоть завтра, но поверьте, — он прижал руки к груди, — я вам только добра желаю, в таком виде она не пройдет. Не тянет она на докторскую, никак не тянет.

Унизив таким образом Миронова в глазах его сотрудников, шеф сочувственно вздохнул и выкатился из лаборатории.

Месяца два о Миронове не было ни слуху, ни духу. Петр Григорьевич взял отпуск и увез свой монументальный труд в санаторий.

Наконец темнозеленые тома снова возникли в Леоновском кабинете.

— Ни черта не переделал, ни черта… — упоенно мурлыкал шеф, шныряя глазами по разделам, параграфам и главам.

— Что, подать сюда Миронова? — с готовностью спросила я.

— Самое время, — ухмыльнулся Леонов.

Сперва разговор ученых был тихим, — доносилось бормотанье Петра Григорьевича и ворчанье Алексея Николаевича. Вдруг Миронов рявкнул:

— Вздор собачий! Я двадцать лет сижу на этом…

— Хоть сто! — парировал шеф. — Ни одной свежей идеи!..

— А где ваши свежие идеи? — завизжал Петр Григорьевич. — Где вообще ваша диссертация? Кто ее видел?