– И об этом тоже.
– Не нравится она мне. – Солонецкий помолчал. Азарт спора, который он ощутил вначале, погас, появилось желание переубедить Аввакума, потерявшегося в поисках истины. – Я не читал её, понятное дело, если её ещё нет, но ведь в ней, я так понял, ты агитируешь за Бога в себе… И за перерождение. Это сейчас модно стало – верить, что все мы не единожды плутаем по этому свету. Так?
– Не совсем. – Аввакум нисколько не обиделся на его слова. – Что касается Бога в себе, я действительно верю в духовное начало в человеке. А вот на реинкарнацию, то есть перерождение, пока не претендую. Однако расширяю понятие реальности…Ты родителей своих помнишь?.. Их нет в теперешней жизни, но в твоей памяти они живы, а значит, они живы по сути…
– Реинкарнация говоришь… Что-то не совсем я тебя понял. А как с прадедами быть, если я их вовсе не видел?
– Ты их не видел, но их помнили деды, дедов – родители, а значит, и ты их тоже помнишь, только не конкретно – сознанием, а воплощёнными в образы дедов и прадедов… И наша душа – такой же реальный мир, но мы ещё не поняли этот мир, не отточили чувств, чтобы постичь его.
– Да-а… – протянул Солонецкий. – Однако опасная у тебя философия. Этак все не вперёд, в будущее, а назад смотреть станут. По твоей философии жить бы нам да жить ещё в каменном веке.
– Я не отрицаю прогресс.
– Ладно, я, может, твою философию не до конца понял, не люблю абстракций, но ведь жить-то ты по ней должен. А если по ней ты сейчас здесь, значит, сбежал ты от мира. Выходит – не нужна она людям.
– Общество должно созреть для восприятия новой идеи.
– Но если ты уверен, что прав, не прячься, доказывай!
– Я не одобряю борьбы между себе подобными.
– А без борьбы победы не бывает, без победы – счастья… В мире зла немало, так что есть с кем воевать. А ты и тебе подобные, выходит, дезертиры…
Аввакум вздохнул:
– Мы не поймём друг друга.
– Ещё бы! – с иронией произнёс Солонецкий. – Потому что я презираю людей, живущих для себя. Я ненавижу равнодушных, разносчиков зла. А ты вот не одобряешь борьбы… Значит, ты и похожие на тебя, сверхдобрые, злу не сопротивляетесь…
– Зло и так уничтожит самоё себя.
– Да ты сам до этого вымрешь в своём добровольном изгнании. Или одичаешь… Нет, мой бог – общество. И я хочу, чтобы оно соответствовало идеалу. Хочу сотворить этого бога справедливым и знаю, что моя борьба во имя будущего нужна всем. Да, люди непохожи друг на друга, но ведь есть общее, что объединяет всех. Общее стремление выжить и обрести счастье. И в нашем обществе, смотри, сколько развелось и дряни, и негодяев, и паразитов, но хороших людей больше, гораздо больше. А вот такие как ты – какая от вас польза?
Аввакум пожал плечами:
– Не нам с тобой судить.
– Ну да, конечно… Мы бьёмся, кладём животы, – после паузы продолжил Солонецкий. – Мы отдаём свои жизни и за тебя тоже, и за твоих родных… Легче всего отсидеться вот здесь, спрятаться от всех проблем. Тут даже мировую войну пересидеть можно. Какой же к черту гуманизм в твоей философии, какая польза человеку?
– Гуманизм – это моё отношение к тебе. А вот твоё усреднение интересов, твоё обоществление общества – антигуманно.
– Общество антигуманно? – искренне удивился Солонецкий. – Я вот возьму, пристрелю тебя, а меня расстреляют. Даже не учтут мою нужость обществу и твою ненужность ему.
– Любое общество по отношению к человеку антигуманно, – повторил Аввакум. – Сегодня это особенно видно. Ракеты направлены не друг на друга, а на мирные города. Двести лет назад на поле боя выходили только воины. Остальные жили, растили хлеб, рожали детей, а воевали правители и воины. Так кто же держит мир на грани катастрофы, человек или общество? Ведь каждый человек выше всего ценит собственную жизнь…
Солонецкий пристально посмотрел на Аввакума.
Ещё несколько минут назад ему казалось, что он знает этого человека – оригинала, чудика, которыми земля всегда была полна и которые, наверное, для чего-то всё-таки нужны, для какого-то баланса, что ли… Этакий безобидный современный блаженный… Но сейчас в словах Аввакума была незнакомая и неприятная ему твёрдость.
– Быть недовольным – удобная позиция, – сказал Солонецкий. – Неопасная. Сидишь этак на неприступном утёсе и плюёшь на проезжающих мимо. Только ведь порой и хлеб у тех же проезжающих просить приходится…
– Я не плюю, – возразил Аввакум. – И ты это знаешь, Юрий Иванович. Мы не на диспуте и полемические приёмы неуместны. Ты спросил – я ответил. Я ведь не навязываю тебе свои убеждения. Зачем же ты делаешь это?
– Потому что мне жалко тебя.
– А мне тебя.
– Я вызываю жалость? – поразился Солонецкий.
– Твоя позиция.
– Твоя тем более. Но всё-таки чего же ты хочешь?
Аввакум поднял на Солонецкого глаза. В них действительно была жалость.