По метеоусловиям Таймыра

Солонецкий замолчал и молчал до самой избушки. Глядя на мерно покачивающуюся спину впереди себя, думал о том, что не время ему было уезжать со стройки. Поддавшись настроению, он сморозил глупость. Именно сейчас, когда вставал вопрос о консервации строительства, его отъезд походил на бегство. Он признался себе: ведь и эта мысль, что всё само собой перемелется в его отсутствие, тоже была, когда он решил спрятаться здесь, среди отрогов Путоран.

– Ты меньше об этом думай, – словно подслушав его мысли, сказал Аввакум, снимая лыжи. – Завтра-послезавтра распогодится, и вернёшься к привычному. И если не обидишься, прими, Иваныч, совет: не заталкивай людей в приготовленные матрицы, принимай их такими, какие они есть…

– Угу, – буркнул Солонецкий. – Может, ты и прав. Хорошо, если твой Бог поможет нам с погодой…

Глава 18

На планёрке Кузьмин отстранил Турова от работы.

Сергей Иванович тяжело поднялся, ни слова не говоря, прошёл к выходу. Пока он шёл, в кабинете висела напряжённая тишина. У двери Туров повернулся и ровным голосом произнёс:

– Дело, Геннадий Макарович, люди делают. Смертные, с грехами. А ты за делом ничего не видишь…

После того как он вышел, поднялся Гриневский, повёл широченными плечами, басисто протрубил:

– Полетели, к дьяволу, новые станки. Вторую смену вокруг них мужики крутятся, ничего сделать не могут. И проходки нет.

Кузьмин оглядел крупное, с тяжёлым подбородком лицо Гриневского, его большую фигуру.

– Очень плохо, что вы, начальник участка, знаете меньше, чем ваши рабочие. Завтра к утру станки должны работать.

Гриневский хотел возразить, но только махнул рукой и сел.

Ведя планерку, Кузьмин нет-нет да поглядывал на осунувшегося Божко. Тот сидел в самом углу, прислонившись к стене, и временами голова его падала на грудь. Кузьмин повышал голос, и тот испуганно вскидывал голову, смотрел в его сторону удивлёнными большими глазами.

Нет, Божко сейчас не помощник, думал Кузьмин. Он хороший исполнитель, честный человек и, наверное, его очень любит жена. Но по этому о человеке не судят. Ведь никого не интересует его, Кузьмина, личная жизнь. И сейчас все они, сидящие перед ним, воспринимают его не как человека, с достоинствами и слабостями, а как руководителя, который отчитывает их – по дури ли своей или просто по должности. Сегодня он, завтра – другой, так, наверное, думает каждый. И понимая это, Кузьмин говорил всё жёстче, требуя не понимания и поддержки, а повиновения и исполнения.

– Божко! Идите выспитесь, – наконец не выдержал он, когда тот заснул в очередной раз.

Божко вскочил, виновато замер, вытянувшись, как провинившийся школьник.

– Идите, идите, – повторил Кузьмин. Продолжил, окидывая взглядом сидящих: – Невозможного я не требую, я требую вашего соответствия занимаемым должностям…

В кабинете зависла пауза, которую прервал Костюков.

– Мы понимаем, Геннадий Макарович, – вкрадчиво начал он. – Но и вы нас поймите, нельзя же сразу всё перестроить. И потом, вернётся Юрий Иванович, не пришлось бы всё возвращать…

«И по шапке тебя, по шапке», – услышал Кузьмин и усмехнулся.

– Вам, Костюков, не придётся, – многозначительно произнёс он.

– Если я правильно понял…

– Совершенно правильно. А пока занимайтесь своим делом. Насколько мне известно, ваши обязанности нисколько не изменились.

– Мы с Юрием Ивановичем обговаривали вопросы необходимости реорганизации… – неожиданно поддержал Кузьмина Смирнов. – Дело это назревшее, вот только, может быть, сейчас рановато?

Кузьмин с интересом взглянул на него.

Смирнов был обычно тих и неприметен. Он был столь незаметен, что Кузьмин почти не помнил его. Не помнил, как он вдруг сейчас понял, ещё и потому, что никогда главному инженеру не приходилось решать вопросов Смирнова, дела у того, незаметно и тихо, шли довольно неплохо.

– Каждому овощу свой срок, – буркнул кто-то.

– А вы не дом мне строите, – как можно спокойнее сказал Кузьмин. – И энергия этой ГЭС не для моей люстры нужна. Нужна металлургам, городу, людям… И её нужно дать быстрее. Поэтому работать мы должны по-настоящему. Можем и должны… Я правильно говорю, Гриневский?

– Само собой… в общем, – пробасил тот.

– И в частностях тоже. Что же касается моего стиля руководства… – Кузьмин помолчал. – Я нахожу его верным. Так что, давайте работать.

Когда дверь закрылась за последним выходившим, он опустил голову на руки и сидел так минут пять, мысленно возвращаясь к произошедшему.

Нет, он был прав, тысячу раз прав. Это они отставали от него, не могли и не хотели понять, что на производстве все они, и он сам, только части сложного механизма. И эти части должны вертеться, двигаться, перемещаться так, чтобы в целом механизм гудел от энергии. Даже то, что оставалось после строительства: города, заводы, электростанции – то, чем гордится большинство, – не вызывало в Кузьмине никакого чувства. Только сам процесс работы, каждодневной занятости и нужности рождал в нём энергию и силу.

И вот он сидел за столом, опустив голову, впервые почувствовав усталость от работы, впервые без желания представляя, как выйдет сейчас на улицу, сядет в машину, поедет по объектам…