По направлению к любви

Осенью вероломные партайгеноссе вообще попросят его выйти вон, но лучше от этого не станет.

Лучше станет только тогда, когда все они наконец-то выйдут вон, но до этого надо будет ещё дожить.

Той осенью – в ожидании квартиры – вы поселитесь у твоего дяди, папиного брата Петра в самом центре города.

Ты проснёшься сам, без будильника, около пяти утра, в душной тесной комнате с закрытыми ставнями, быстро на ощупь оденешься, возьмёшь приготовленные для тебя с вечера деньги и трёхлитровый бидон, выйдешь на промозглую от ноябрьского ветра, пустынную улицу имени борца за светлую жизнь товарища Трусова и направишься в Морской сад. Он неподалёку, просто хочется спать и пробирает озноб.

Морской сад в этот ранний час уже живёт своей жизнью: у хлебного магазина на углу колышутся тени, кто-то закуривает, кто-то лениво поругивается или в голос зевает. Ты находишь последнего, тебе передают синий химический карандаш, которым ты выводишь свой трёхзначный номер на красной от ветра ладони. Это за хлебом.

Потом ты занимаешь очередь за молоком. Теперь можно просто бродить по дорожкам садика и спокойно наблюдать за вновь подходящими горожанами – эти уже за тобой.

Светает. Чем бы заняться? Можно представлять, как обрадуются взрослые, когда встанут и увидят твою добычу. Можно ещё думать, вспоминать городок, Светку с Валеркой, виноградную беседку, озеро у крепости султана Санджара.

Так проходит час, другой, третий. Ты уже не на шутку продрог.

Вот, наконец, привозят жёлтую бочку с молоком, открывается магазин с хлебом, толпа привычно вытягивается в длинную кишку, разбирается по номерам. Домой ты возвращаешься победителем: буханка чёрного, два батона и три литра молока.

Ну вот, за хлебушком ты уже сходил, пора в школу.

7

Чем тебе запомнится твой шестой класс в астраханской центральной десятой школе? Как ни странно, ничем. Разве что пением. Вы будете зачем-то учить наизусть «Гимн демократической молодёжи» на английском языке, не понимая ни единого слова, равно как и глубокого смысла всего прогрессивного произведения.

А ещё в твоём классе ребята возьмутся петь на школьном вечере песню чудесного Шпаликова из безобидного, проверенного, утверждённого кинофильма. Как известно, там есть слова:

Над лодкой белый парус распущу,
Пока не знаю, с кем,
Но если я по дому загрущу,
Под снегом я фиалку отыщу, ну и так далее.

И вот во время репетиции в зал войдёт страдающая цензорским зудом классручка, послушает и, по всей видимости, не желая ни отыскивать под снегом фиалку, ни, тем паче, распускать белый парус потребует заменить слова «пока не знаю, с кем» на «пока не знаю, где».

Пороптав, вы подчинитесь, хотя педагог поступила явно опрометчиво: в стране Советов уж лучше было не знать, с кем ты собираешься распускать пресловутый парус, чем задаваться странным вопросом, где лучше это сделать. Не знать первое было легкомысленно, второе – небезопасно.

Где, где… Натурально, на родине.

Правда, и времена стояли глухие. После финта пилота Беленко и появления анекдота про рекламный плакат «МИГом – в Японию» она бы остереглась.

Больше за год учёбы ты не запомнишь ровным счётом ничего.

Нам дадут квартиру – «трёшку» в хрущобе. Твой первый и последний астраханский район будет называться Болда по названиям речек Прямая Болда и Кривая Болда, протекающих неподалёку волжских рукавов. Это сразу за железнодорожным вокзалом. Места, может быть, воздушные, но чужие после наступления темноты прогуливаться там не любили.

Ты проживёшь там уже четыре года, когда поздно вечером тебя ослепят фонарём, прижмут к выцветшей кирпичной стене интерната и уже соберутся молотить, как вдруг ты услышишь голос, исходящий прямо с небес:

«Эй, кончай на хер. Чё, ослеп что ль – это же Сашка, он у нас двум классам английский делает. Здорово, Санёк».

8

Тебе интересно и важно понять, сколько стоят деньги. В смысле, сколько надо затратить усилий, чтобы купить, допустим, транзистор. Так называли портативные радиоприёмники. В каникулы ты стремишься устроиться на работу, смутно подозревая, что нельзя не иметь своих денег и быть при этом свободным. Тебе ещё невдомёк, что бывает такая несвобода, что и деньги не в счёт.

Ты ничего не умеешь и боишься, что твой труд ничего не стоит, что он никому не нужен. Тебе надо убедиться в обратном самому и доказать другим. Ты стесняешься своей неловкости почти так же болезненно, как своей внешности: длиннющий, худющий, сутулый. Грудь впалая, зато, как тогда шутили, спина колесом. Ты хочешь себя перебороть.

Ты устраиваешься на сбор яблок, потом вишни, ещё через лето – помидоров.

Вот летнее утро, ты, наскоро перекусив, выходишь на Перевозную улицу. Солнце уже высоко, хотя нет и семи. Показывается твой грузовик, в кузове женщины в платках сидят на деревянных лавках. Они двигаются, освобождая тебе место, подтрунивают.