По направлению к Рихтеру

Это же самая большая мечта: какую-то часть года проводить на земле, проглотить зернышко граната и провалиться в царство мертвых. На каникулы… Я видел одну современную постановку, где опускались на лифте в окружении шахтеров.

Адонис там проводил треть года. Я бы с тетей Мери сочинял сказки. И с удовольствием работал бы посыльным. Генрих Густавович делал бы через меня наставления ученикам…

Наверное, идеальная оперная форма — в «Эдипе»[116]. Котурны, обезличенный хор, капюшоны… Когда Стравинский сочинял арию Эдипа, он уже видел китайскую маску

Самая впечатляющая маска — Черта! Опасная! Смотрите, и в «Истории солдата», и в «Потопе», и в «Rakes Progress»[117]. Там по-настоящему испытываешь дрожь. Сцена на кладбище — продолжение пушкинской «Пиковой дамы»[118]. Последний аккорд перед эпилогом — как последняя песчинка на песочных часах. Это действует на меня также сильно, как «Взгляд Тристана» или скрябинское «en délire» (в исступлении)[119].

А теноровая ария и «последующий Моцарт» в E-dur'e[120]? Как могло прийти в голову поместить эту музыку в бордель? Постановка, игра артистов — все тогда должно быть на уровне Пикассо, его эротических рисунков.

Я бы хотел сыграть двухрояльный концерт (проблема — с кем?)[121]. Стравинскому хорошо — он заказал «Плейелю» двойную клавиатуру в форме ящика. А мне что делать? Могу записать обе партии в студии — их потом совместят. Теперь техника все позволяет… Но я никогда не пойду на это — ансамбли написаны для живых музыкантов, а не для мертвых… Вот когда отправлюсь туда на каникулы (указывает пальцем на пол)…

У вас в комнате все как я люблю — вообще без мебели. Так было и у японцев, пока не пришли «наши». Матрацы на циновках из рисовой соломы — самое удобное. В одной из своих прошлых жизней я точно был самураем!

Снова подходит к открытому окну — я держу его за руку, не подпускаю.

А вид из окна ничем не поправишь. Такой же был у нас с Ниной Львовной, когда мы жили на Левитана[122]. Я ведь запечатлел… «Двор на улице Левитана» я вам презентую[123]. Может, это и не в вашем вкусе… не бог весть что… но память о том, как я пришел к вам с печенкой, останется.

XV. «Скиталец»

План прогулки был составлен заранее: от Яузских ворот до Арбатских — и дальше по арбатским переулкам.

— Это не самый трудный маршрут — вы не устанете. Потом я покажу несколько важных для меня скамеек, я там часто назначал встречи — на Покровском, на Чистопрудном… Не подвела бы погода. Яузский бульвар — самое любимое место. Здесь никто никогда не найдет. Я удивлен, почему его не приметил Булгаков. Тут от Москвы как будто отрезан.

До Арбата мы шли полдня. Скамеек оказалось семь. На каждой сидели минут по пятнадцать, молчали.

— Расскажите, что с ними связано? — допытывался я, усаживаясь на скамейку в самом центре Страстного бульвара.

Вместо ответа Святослав Теофилович натягивал кепку на самые брови, поднимал воротник, съеживался. Оказывается, мимо проходил «нежелательный человек». Ближе к Арбату я все-таки разговорил его.

Ну, что за вопрос… Что это значит — самое любимое сочинение? Я — странник, странствую по сонатам, экспромтам. Из одного века в другой. От Баха… опять к Баху. Но, представьте, именно поэтому у меня и есть самое любимое сочинение. Угадайте с трех раз. Нет, не Тридцать вторая. Я в каком-то смысле даже больше ранние сонаты люблю… Нет, не Восьмая Прокофьева. Нет, не Скрябин — хотя Пятая соната — это уже горячо… Это — шубертовский «Wanderer», моя путеводная звезда. Я боготворю эту музыку и, кажется, не так сильно ее испортил.

Для человека на земле — это главная тема. Он здесь странник, ощупью ищет Обетованную Землю. Когда ему светит звезда — он идет, когда он ее теряет — то останавливается.

Останавливаемся на улице Воеводина, у дома 8/1.