По обе стороны экватора

Сеньор Хесус-Фернандес выражает по этому поводу сочувствие и начинает рассказывать нам о кардинальных переменах, происшедших в сельском хозяйстве Андалузии за последние годы, о стремительном развитии ирригации, позволяющей увеличивать урожаи, о механизации полевых работ, о прогрессе и процветании, приходящем в эти края благодаря мудрой политике министерства агрикультуры. Я слушаю его и вспоминаю, как Эдуардо Саборидо говорил о том, что за последнее десятилетие из Андалузии уехали в другие районы страны и эмигрировали за границу свыше миллиона крестьян. Если Андалузия — рай, то почему из рая бегут?

— В начале века здесь вообще не было ирригационных сооружений, — доктор агрикультуры продолжает свой ликующий гимн Андалузии, — а к шестидесятым годам искусственным орошением было охвачено уже свыше трехсот тысяч гектаров. Вон, посмотрите! — Широким жестом руки сеньор Хесус-Фернандес обращает наше внимание на тянущийся справа от шоссе канал, который подает воду Гвадалквивира на раскинувшиеся до горизонта плантации, и вдохновенно продолжает засыпать нас цифрами могучего роста урожаев. Мы восхищаемся каналом, но потом пытаемся объяснить ему, что нас интересуют не столько сводные показатели орошаемых плантаций, сколько индивидуальные судьбы людей, работающих на этих площадях, не столько валовые доходы провинции, сколько индивидуальные заработки крестьян, создающих своим трудом эти доходы.

— Нельзя ли побеседовать с рядовыми тружениками, — говорит Дунаев. — Вот с теми, например, крестьянами, что виднеются там, за рощицей?

— Да мы не доберемся туда по этой грязи, — говорит Хоакин, которому смертельно не хочется покидать уютный салон машины.

— А мы попробуем, — деликатно настаивает Дунаев. — Для фильма нам просто необходимы кадры работающих крестьян.

— Но они и не работают вовсе, — озабоченно говорит сеньор Хесус-Фернандес, вглядываясь из-под ладони и жмурясь от сильного солнца. — У них сейчас, кажется, перерыв на обед.

— Вот и прекрасно, значит, у нас будет возможность побеседовать с ними.

Доктор агрикультуры явно не в восторге от нашего настойчивого желания пообщаться с крестьянами. Он опасается, что они расскажут нам что-нибудь такое, что придет в противоречие с нарисованной им патетической картиной процветания Андалузии. Он говорит, что мы нарушаем программу и опаздываем в кооператив!

— И все-таки нам очень хотелось бы побеседовать с этими людьми, — обезоруживающе улыбается Владимир Павлович.

Скользя и спотыкаясь, мы с трудом добираемся до группы молодых парней, заканчивающих завтрак, представляемся, извиняемся, просим разрешения побеседовать с ними и снять их за работой.

— Подождать надо, — отвечает один из них. — Еще минут двадцать осталось. Сейчас придет капатас, и мы выйдем на работу.

«Капатас» — означает бригадир, то есть приставленный к ним хозяином надсмотрщик, который отвечает за качество работы.

В ожидании капатаса беседуем с ребятами, выясняем, что работают они по найму. Своей земли ни у кого, разумеется, нет, вот и приходится наниматься то на сев, то на прополку, то на уборку, то еще на какие-либо работы. Чем они занимаются сейчас? Пропалывают сахарную свеклу. Сколько зарабатывают? Семьсот песет в день. За семь часов работы. Много это или мало? Они улыбаются и разводят руками. Хозяин считает, что много, а они не отказались бы получать и побольше. Хотя, конечно, спасибо и за это: безработица тут очень большая, желающих занять твое место много, привередничать не приходится.

И все-таки, что такое семьсот песет?.. Я вспоминаю, что вчера вечером мы вчетвером пообедали в небольшом и весьма непритязательном кафе. Скромный ужин: бифштекс, салат и чашка кофе… На четверых это стоило восемьсот песет. На каждого — по двести. Вечером отправились в кино. Билет обошелся в сотню песет. Стало быть, за день тяжелейшего труда каждый из этих парней получил плату, равную семи билетам в кино…

На тропинке, идущей от шоссе, появляется капатас, выглядит он весьма представительно: высокий, статный мужчина средних лет. Судя по походке — суровый и знающий себе цену.

Без пяти два. Капатас подходит, вопросительно смотрит на нас. Мы представляемся, просим разрешения снять его парней за работой. Пожалуйста, он не возражает, если мы не будем мешать. Нет, мешать не будем.

Все встают, вытирают рот рукавами рубах, ставят кувшины с вином и водой в тень. Натягивают резиновые сапоги и выходят гуськом на размокшие грядки.