По обе стороны экватора

Что такое «фавела» — знают все. Эти скопища убогих лачуг и грязных бараков появились в Рио уже в начале XX века, когда тысячи бедняков, в основном негров и мулатов, хлынули в столицу из пораженных засухой северо-восточных штатов страны, спасаясь от голодной смерти. На склонах гор и холмов, рассекавших город на отдельные районы, иммигранты облюбовывали для своих бараков места, достаточно близкие от богатых кварталов Рио (где обитатели фавел искали себе работу в качестве дворников, прачек, сторожей, служанок, мойщиков машин) и достаточно мало интересующие городские власти. Расползавшийся по берегу океана город в то время еще жил по принципу «умный в гору не пойдет» и не обращал внимания на холмы, где трудно было строить дома и заниматься урбанизацией, где не было воды и невозможно было наладить канализационную систему. Поэтому-то их безнадзорные склоны и становились приютом бедняков. Именно там и родилась бразильская самба — зажигательный ритм, впитавший в себя страстность ритуальных танцев Африки — колыбели негритянской культуры. Именно там, в фавелах, возникли первые школы самбы — народные клубы, объединявшие любителей петь и танцевать самбу.

И тут возникает вопрос: откуда появилось это парадоксальное (если учесть, что участники этих клубов в большинстве своем неграмотны) название «школы самбы»? На этот счет существует несколько версий. Одну из них рассказал мне Жоан Салданья, знаток не только футбола, но и карнавальных традиций.

— В то время, когда самба только-только появлялась, она считалась чем-то предосудительным. А содружества ее любителей рассматривались чуть ли не как сборища хулиганов. Поэтому любители самбы, возвращаясь с таких ежевечерних «сходок», в ответ на вопросы «где был?», «что делал?» отшучивались: «Мы были в школе, понял? Почему вечером? Потому что бедняк днем работает и только вечером может учиться».

Так и привилось название «школа» к этим шумным, безалаберным сборищам, сумевшим преобразить добропорядочный чиновничий карнавал вальсов и полек в яростное состязание и непримиримый спор, возобновляющийся с новой силой каждый год. В «праздник инстинктов, когда все социальные и прочие различия отброшены прочь и растоптаны веселящимся народом», как сказал о нем шведский писатель Артур Лундквист. В «ежегодно празднуемое бракосочетание Бразилии и Африки, культ смешения черной крови невольников, белой крови европейских эмигрантов и фиолетовой крови индейцев. Реванш черной крови, навязывающей другим свой ритм и свой жар уже самим фактом своего присутствия» — так писал француз Пьер Рондьер. В «один из величайших спектаклей народного искусства», как его назвал американский журнал «Лайф». Или в «коллективную истерию, размах и накал которой не имеют ничего подобного в целом мире», как его охарактеризовал французский журнал «Пари-матч».

Впрочем, бразильский врач-психиатр Давид Акштейн придерживается несколько иной точки зрения. Если «Пари-матч» сравнивает карнавал с разгулом истерии, то Акштейн, выступая на конгрессе психосоматической медицины в Париже, наоборот, отнес его к числу весьма действенных средств лечения нервного истощения и неврозов. Своему несколько необычному методу «лечения самбой» профессор Акштейн придумал даже специальное наименование, которое уже одним своим размером отметает всякие сомнения в эффективности этой лечебной процедуры: «Терпсихоретрасотерапия»… Открытие доктора Акштейна произвело на меня такое впечатление, что, рискуя показаться назойливым, я рассказываю о нем в каждой своей статье и книжке, если речь в ней заходит о бразильском карнавале.

Но если оставить в стороне теорию и обратиться к практике, то как можно ответить на вопрос: что же это все-таки такое — бразильский карнавал?

Карнавал в Бразилии — это не просто праздник. И даже не «любимая традиция»: традицию чтут, потому что так полагается, потому что так поступали отцы и деды, потому что к этому привыкли. А карнавал — это нечто такое, без чего просто невозможно жить.

Карнавал — это неотъемлемая особенность самой натуры человека, который считает себя бразильцем. В жизни многих из них карнавал занимает даже более важное место, чем футбол. Финальный матч на первенство Рио-де-Жанейро может перевернуть город вверх тормашками, но на «Маракану» отправятся 100–150 тысяч из 5 миллионов кариок. Не стану утверждать, что на карнавал выходят все пять миллионов, но, наблюдая пять карнавалов, я каждый раз убеждался, что в городе в эти сумасшедшие дни не остается ни одного человека, которого карнавал так или иначе не коснулся бы. Даже те немногие представители «чистой публики», которые демонстративно отрицают эту «вакханалию черни», благословляют карнавал, ибо он дает им четыре выходных дня и благодатную возможность сбежать на это время за город.