По обе стороны фронтира

Начитался Климент Семенович когда-то литературы. Даже в отставку вышел малым чином для пущих удобств к чтению. Только на собственных родовых землях начинать было немного боязно – а что скажет власть? Пусть вроде поощряет разные формы хозяйствования, даже как бы негласно выступает за освобождение крепостных, и все-таки… Не Европа, Азия-с.

Гроза Двенадцатого года не дошла до имения Лавренкова. Ждал он втайне Наполеона, да слабоват оказался французский император до Волги дойти. Покатился назад, по пути теряя былое величие, а затем и вовсе сгинул на Святой Елене.

Собственные дела шли все хуже, тяжба с родственниками, залог имения, никаких перспектив к дальнейшему росту, а тут – возможность начать жизнь сначала в неведомых далеких краях да еще на новых принципах.

Но – удивительно – три года труда не принесли достатка. И земля была неплохой, и вода рядом, и работников набрано – крепостных дома столько не было, однако…

Ладно, первый год, когда и строились, и обрабатывали земли одновременно. Ладно, второй, когда вместо небольших полей замахнулись на большее. В итоге просто не успели вовремя ни вспахать, ни посеять, а собирать особо оказалось нечего. Едва на прокорм работникам да самому хозяину.

Что-то в принципах было не так. Здоровенные негры по каким-то неведомым причинам не могли понять собственную выгоду и работали отнюдь не в полную силу. Не помогало даже братское отношение Лавренкова к простым работникам и его человеколюбивые заботы. Хлеб рос плохо, скот чах, люди уходили на поиски лучших мест, а пришедшие на их место работали отнюдь не лучше предшественников.

Кое-что подсказали в городе, и Лавренков решил воспользоваться советом. В прерии ценились лошади, так почему бы не разводить их на продажу? Главное – начать, а там – само пойдет. Вывести первых, благо, показали, какого племенного жеребца лучше приобрести, и состояние станет расти как на дрожжах.

Вот они, стоят в отдельной конюшне. Четыре кобылы и красавец-жеребец андалузской породы. И уже куча приплода – надежда и опора грядущих дней. Это не считая того, что имелось прежде. Климент Семенович лично проверял их и ранним утром, и ранним вечером. Смотрел, почищены ли, задан ли корм, а то и самолично выезжал на какой-нибудь лошади. Благо, все они были объезжены и прекрасно ходили под седлом.

Тем утром он тоже встал очень рано. За окном пропели первые петухи, когда Лавренков покинул ложе, совершил утренние процедуры и вышел во двор.

Вставать перед самым рассветом было прекрасно. Одуряющей жары еще в помине не было, напротив, в воздухе чувствовалась легкая прохлада, и посему работы начинались ни свет ни заря. Зато потом, в разгар дня, приходилось устраивать сиесту, ибо работать все равно было невозможно. Поневоле приходилось мириться с упущенным временем. И лишь когда зной шел на убыль, можно было вновь продолжить прерванные занятия.

Помещик чуть постоял на крыльце. В домашней куртке и простой шляпе, сам чуть полноватый, в данный момент он чувствовал себя рачительным хозяином. Этаким деятелем европейского типа, не отцом работников, но их благодетелем и старшим товарищем. Управитель застыл чуть впереди и ниже, вполоборота к барину.

Остатки ночной тьмы исчезли. Из длинных домов для работников – Лавренков решил не создавать поселения, дорого и особо незачем, а селить наемных тружеников кучно – выходили люди. Завтрак подавался еще до света, чтобы не терять ни минуты из утренних, самых продуктивных часов.

По мнению Климента Семеновича, работники чуть запаздывали. Могли бы уже потихоньку приступать к делу, а тут еще пока дойдут до полей…

– Не поздновато ли выходят? – вопрос пока прозвучал без раздражения. По утрам Лавренков обычно бывал сравнительно добродушен.

– Солнце не встало, – спокойно возразил управляющий.

Красивое лицо мексиканца оставалось бесстрастным.

– Но уже показалось, – помещик кивнул в сторону востока, где над горизонтом действительно уже замаячил краешек светила.

Управляющий равнодушно пожал плечами. Мол, что с того?

– Вот что, Луис Альбертыч, я настоятельно требую, чтобы с завтрашнего дня в это время люди уже приступали к работе.

Но как раз требовательности в голосе Лавренкова не прозвучало.

– Как скажете.

– Именно что скажу. Объясните всем, что это и в их интересах. Больше сделают, больше получат. Они тоже пусть отчасти, но хозяева на здешней земле. И прямо заинтересованы в результатах труда.

Платил Лавренков мало. Но ведь работу предоставлял он. Да и заплатишь побольше, а с чем в итоге останешься сам?

Луис Альберто украдкой вздохнул. Он успел привыкнуть к несообразностям барина, но привыкнуть выслушивать некие абстрактные идеи и разделять их – две большие разницы. Ясно лишь: сейчас Лавренков вновь начнет долго и нудно говорить, мол, все люди – братья, все равны между собой, и долг порядочного человека – никогда не забывать об этом. В былые времена Луис Альберто сам очень часто использовал подобные фразы, но приелись они так, что слышать их уже не хотелось.

Тем более цена всей болтовне была известна заранее.