По обе стороны любви

В витринах еще сверкала разноцветная новогодняя мишура, переливались огоньки на елках, а в воздухе уже разливалась томная, неподвижная, по-весеннему душистая оттепель. Люди шли с непокрытыми головами, четко слышались оживленные голоса, перестук каблучков, доносилась музыка из кафе, перед которым посетители сидели за столиками прямо на улице — улыбались, разговаривали, ничем не отделенные от случайных прохожих, и было в этом что-то доверчивое и трогательное.

Одна пара вдруг приковала взгляд: мужчина и женщина за крайним столиком. Они как будто молчали — их губы не двигались, как будто не смотрели даже друг на друга, но было что-то говорящее в их молчании и неподвижности: он сидел облокотившись на стол одной рукой, она откинувшись на спинку стула — отчего хотелось отвести взгляд и опять тянуло посмотреть на них. Пожалуй, об этой паре интересно было бы поразмыслить, представить себе… но как-нибудь потом, ее уже влекло дальше — мимо универсама, вдоль площади, газона, ацтеки, новых витрин.

У высотного дома на тротуаре было старательно выведено белой автомобильной краской: «Доброе утро любимая!» Вероника остановилась полюбоваться приветствием-признанием, в котором автор не потрудился отделить обращение запятой. Прохожие миновали надпись осторожно, стараясь не наступать на буквы. Кое-кто улыбался. «А ведь отличное название для повести!» — пришло в голову Веронике.

Потом попалась на глаза районная поликлиника, где проходили обследование — с Маришкой перед школой, с Туськой перед садиком. А за поворотом, в старом сквере, жили на деревьях белки! Однажды из кабинета — кажется, окулиста — выбежала медсестра, замахала руками, подзывая детей — и, прижав палец к губам, поманила в кабинет. Вероника тоже прокралась следом и замерла на пороге: по подоконнику прыгала белка! Вся аккуратная, чистенькая — белое тельце просвечивало сквозь пушистую серую шерсть, а длинный хвост живым огоньком порхал вокруг — она как будто ничуть не смущалась близостью людей и отважно разглядывала их черными глазенками, поворачивая игрушечную головку. И что за мысли, что за образы и предчувствия таились в ней?!

…Бросить пьесу! Вообще бросить писать! Забыть и не позориться! Но кто же расскажет людям хотя бы про эту белку?!

«Да! Кто расскажет про белку?!» — спросила себя Вероника с таким негодующим облегчением, как будто это и было ответом на самый важный, мучительный и главнейший в ее жизни вопрос.