По обе стороны огня [Сборник litres]

— Привычка, — отозвался Шатков и подумал: «Сюжет развивается слишком медленно. Но вскоре он покатится, покатится, загромыхает колесами на стыках — вскоре еще появятся действующие лица. Для начала — эти двое. А потом будут еще».

— Душ принимать будешь? — спросила Нэлка.

— Буду.

Он расстегнул куртку, бросил на пол, расстегнул рубашку. Нэлка произнесла удовлетворенно:

— Ого!

— Для кого «ого», а кому способ зарабатывать себе на жизнь.

Нэлка не выдержала, рассмеялась. Тихо, расслабляюще.

— У нас в институте ходила присказка про мальчиков в длинных пиджаках. Мы, девчонки, не любили длинные пиджаки. Спрашивается, почему? А когда танцуешь с мальчиком, он прижимается к тебе, что-то шепчет, но ты совсем не знаешь, любит он тебя или нет? Стоит у него или не стоит? Все прикрывает длинный пиджак, — Нэлка произносила вещи пошлые, затертые, но это не звучало у нее пошло.

Шатков вытащил из сумки свежую рубашку, сбросил с себя трусы и, прикрывшись ладонью, как фиговым листком, прошел в ванную. Он действовал нарочито грубо, открыто — стилю, который он избрал в кафе, нельзя было изменять.

Быстро принял душ, сменил рубашку, вернулся в комнату. На его месте в кресле сидела Лариса, равнодушно рассматривала ногти. Джинсовая куртка Шаткова нетронутой лежала на сумке — как бросил он ее на сумку, так она там и лежала, рисунок складок не изменился. Нэлка гремела посудой на кухне — что-то готовила. Кажется, кофе. Точно, кофе — из кухни едва уловимо тянуло вкусным знакомым запахом.

— Ты какой институт окончила? — выкрикнул Шатков.

— Педагогический. А что?

«Не люблю вопроса: „А что?“, — подумал Шатков. — Есть в нем что-то неряшливое, полоротое, по-крестьянски безмозглое. „А что?“, „Чаво?“, „Да ничаво!“»

— А я думал — кулинарный техникум. Слишком вкусно пахнет. Кофе, во всяком случае, не морковный.

— Как можно долларового клиента угощать морковным кофе?

— Давно не слышал, чтобы меня называли клиентом.

— А ты как хочешь? Пациент, пассажир, абонент, заказчик, подрядчик, абонемент? Что предпочтешь, а? Займи лучше Ларису!

Лариса неожиданно хихикнула, округлила глаза, Шатков понял, что эта молчаливая черноволосая — с примесью татарских кровей девушка — может смеяться над чем угодно, покажешь ей палец, и она будет хихикать над пальцем — такова у нее натура.

— Вы тоже из педагогического? — вежливо, на, «вы», спросил Шатков.

— Тоже, — Лариса быстро глянула на него и отвела глаза в сторону. Снова хихикнула.

— Ты что, ее щекочешь? — выкрикнула Нэлка с кухни. — Чего она у тебя хихикает?

— И работаете… педагогом? — Шатков мысленно выругал себя — разве можно задавать такие вопросы? Обвел рукой пространство, потом ткнул пальцем в гипсовые слепки. — Нэля человек талантливый, правда?

— Да, — тихим нежным эхом отозвалась Лариса. Шатков невольно погрустнел — будет ли голос этой женщины таким же нежным, когда он уснет и в квартиру беззвучно войдут двое амбалов?

Минуты через три появилась Нэлка, неся резной поднос с тремя черными обливными чашками и блюдцем, на котором тесно гнездились крохотные бутербродики с сыром и колбасой.

— Твоя чашка — вот, — показала Нэлка Шаткову на чашку, находящуюся у нее под рукой, — я тебе чуть покрепче сделала — ты мужчина, тебе можно, — а нам с Лариской чуть послабее… Бери.

У Шаткова перед глазами мигом зажегся красный предупреждающий огонек — не подмешала ли чего Нэлка в кофе? Он снова обвел пространство рукой, специально задержался на гипсовых слепках.

— У вас, Нэля, самая удивительная квартира из всех, которые я когда-либо видел, — сказал он вежливо. Нэлка, радостно улыбнувшись, заскользила глазами вслед за его рукой, остановилась на гипсовых слепках. Шатков взял чашки с подноса и поставил на стол. Ту чашку, которую Нэлка приготовила для него, он поставил перед Ларисой.

— Есть коньяк, есть водка, есть ликер, — сказала Нэлка. — Что будем пить?

— Мне немного коньяка, — попросил Шатков.

— Ликер!

— И я — ликер. Что-то на сладкое потянуло, — игриво произнесла Нэлка. — С чего бы это? А, подружка? — Она потеребила Ларису за плечо, разлила ликер по крохотным, украшенным серебряным кантиком стеклянным стопкам, достала бутылку коньяка, налила Шаткову. Его стопка тоже была крохотной, ликерной.

— Я из наперстков не пью, — сказал Шатков.

— Что так?

— Детская посуда.

— Гордость не позволяет?

— И гордость не позволяет тоже.

Нэлка налила Шаткову коньяка в стакан, с интересом глянула на гостя, словно бы хотела засечь в его лице что-нибудь порочное, темное. Шатков усмехнулся.

— Посмотри, посмотри на мое честное открытое лицо! — сказал он.

Вместо ответа Нэлка подняла свою крохотную стопочку.

— Будем! — произнесла она по-мужски. — За то, чтобы завтрашний день был не хуже нынешнего.

Выпили, потом опустошили чашки с кофе. Лариса вдруг, не стесняясь Шаткова, зевнула.

— Приустала я сегодня что-то…

— Да ты что, подруга? У нас же гость!

— Сегодня я не в форме.

— Вот те раз! — Нэлка бросила быстрый взгляд на Шаткова. — Ты уж извини нас. Любовь втроем может не получиться! — Повысила голос, потеребила подругу за плечо: — Что с тобой, Ларис?