Читаем По обоюдному согласию полностью

И через несколько минут эта самая Уиджер хлопнула в парадном дверью, а я остался один. Да, братцы, совсем один! Все заучивал письмо Рути задом наперед, потом подался на кухню. Соорудил себе какой-никакой сэндвич, открыл бутылочку бурбона, и с нею, значит, опять в гостиную. И со стаканом, конечно. Сижу и вспоминаю, как Хамфри Богарт в "Касабланке"[1] наклюкался, пока ждал, когда объявится Ингрид Бергман. Да, с ним вроде был еще цветной пианист, Сэм, и я после пары стакашек очень запросто представил, что цветной Сэм тут, в комнате. Ох, братцы, до чего мне было хреново!

- Сэм, - говорю, вроде как он и вправду здесь, - ну-ка сыграни мне "Ты словно лунный свет".

А Сэм (то есть я за него) отвечает:

- Брось, хозяин, чтобы я стал играть такую чепуху, - говорю я (то есть, это Сэм сказал): - Это только тебе и Рути она нравится.

- Сыграй, слышишь! - завопил я, только уже голосом вроде как Хамфри Богарта. - Сыграй ему вот это, Сэм: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка увидеть захочешь а". Ты понял меня, Сэм? Ты понял, я тебя спрашиваю?

Я устал идиотничать и решил позвонить. Пошел к телефону и набрал номер Бада Триблза. Это мой лучший друг, между прочим, один из лучших баскетболистов у нас. Мы с ним три года продержались в лучших по штату.

Трубку сняла его мама и как заверещит мне в ухо:

- Билли, это ты? Куда ты запропастился! А как поживает твоя жена, такая она у тебя милочка, а ваш очаровательный малыш? - Да, елки-палки, эта женщина всегда знает, о чем Спросить... В общем, она сказала, что Бада нет дома.

И добавила: - Сам понимаешь, холостяцкие заботы, - и по-дурацки захихикала. Я повесил трубку. Нет, от нее определенно можно было тронуться.

Да, елки-палки, я еще четыре часа просиживал кресло, купленное у Сильвермана, лакал бурбон и беседовал с Сэмом. И все ждал - сейчас войдет. Я даже спустился вниз и рывком открыл дверь. Рути не было, но я представил, что она здесь.

- Все нормально! - проорал я в темноту. - Заходи, Рути!

Покричав, я снова пошел в дом. И по дороге чуть не разревелся, ну да ладно. Пошел звонить, теперь уже Рути. Телефон гудел, гудел, я чуть с ума не сошел, пока не сняли трубку. Миссис Кроппер сняла. Ох, братцы, до чего не люблю я с ней по телефону разговаривать. Рути легла спать; говорит. Но ничего она не легла, а подошла к телефону. Ну мы поговорили немного, я и Рути. Я, значит, ну просил вернуться домой. Я, говорю, уже дома. А она мне я тоже уже дома, говорит. И повесила трубку, ну и я повесил.

А через полчаса слышу - машина подъезжает, ее отца, я сразу к окну. Смотрю, из машины вылезает Рути, но не отходит, все разговаривает со своим стариканом, долго так долго. А потом вдруг как развернется и к двери потопала. А старикан, тот уехал.

Как вошла, сразу ко мне на шею бросилась. И ревет - в три ручья. А я только и твержу, значит: "Рути... Рути". Заладил одно и твержу, точно придурок какой-то. А потом я сел в кресло, ну от Сильвермана которое, отличное все-таки кресло - а она ко мне на колени.

А я стал ей рассказывать, ну это, как я испугался, что она, значит, не вернется. А она, значит, молчит. Уткнулась мордашкой мне в шею. Она всегда молчит, когда мне в шею уткнется. Тогда я и спрашиваю:

- А пацан-то где? - Она ведь одна приехала, а наверху в кроватке его точно не было.

Тут она тоже заговорила:

- Он спал. Не хотела будить. Мама завтра его привезет.

- Я так боялся, что ты не вернешься домой, - говорю.

А она говорит, мать чуть ее не убила - за то, что она собралась назад, ко мне. Ну я ничего не сказал. А Рути продолжала и такое выдала, обхохочешься:

- Мама трубку сняла, я смотрю, у нее на голове сеточка для волос. Я просто обалдела. Представляешь, снова в этой своей дурацкой сеточке. Я сразу поняла, что дома ничего хорошего меня не ждет. - И уточнила: - Ничего хорошего у них дома.

Я спросил, что она имеет в виду, а она - сама, говорит, не знаю, что я имею в виду. Вот чудачка.

А потом, ну когда уже ночь настала, гроза началась - грохот, молнии сверкают. Я в три проснулся - а ее нет рядом, Рути, значит. Я тут же вскочил и чуть не кубарем вниз. Вижу, все лампочки горят - все до одной. Я к туалету - нет ее, я на кухню... там и нашел. Сидит за столом в голубенькой своей пижамке и в пушистых шлепках и читает - ну кто еще, кроме Рути, такое учудит - читает журнал, вроде бы, потому что на самом деле читать не получается от страха. Вы не видели мою жену, когда на ней надета голубая пижамка, или голубое платье, или купальник, голубой. Я пока не познакомился с ней, вообще не замечал, какого цвета на девчонках одежка. А на Рути как посмотришь, сразу ясно - голубое для нее самое то.

Ну она мне, значит, объясняет - молока ей захотелось, вот она и пошла на кухню.

Ох, братцы, какой я все-таки кретин. Вы бы только знали.

Дернул же меня черт рассказать, как я учил ее записку задом наперед. Ту самую, которую она мне оставила. И для наглядности с последнего до первого слова процитировал. Послушай, говорю: "Пожалуйста ну сразу не то ребенка увидеть захочешь а". Твоя, говорю, записка, только задом наперед.

Перейти на страницу:

Все книги серии Ранние рассказы

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века