По образу и подобию (СИ)

Она переместилась в комнату с заключенными. Шесть человек сидели с крепко связанными за спиной руками в неудобных позах у стены. Рты были заткнуты каким-то тряпьем, видимо, чтобы не разговаривали. Она присела против первого, заглянула в глаза. «Виновен», — выдохнула. И стерла все воспоминания до того дня, когда человек ступил на скользкий путь предательства. Едва закончила, человек обмяк и потерял сознание. Остальные пятеро таращились на нее с опаской. Второй, третий, четвертый… Пятый что-то замычал, пришлось попросить его не вести себя так громко. Потом шестой.

— Зато вас теперь не поставят к стенке, — сказала она в утешение прежде, чем уйти.

Впрочем, никто ее не услышал, ведь мало кто сможет сохранить ясность ума после такого воздействия. Теперь оставалось признаться во всем Ланаору.

— Можешь меня ругать, но я не хочу, чтобы их расстреляли, — сказала она.

— А с чего ты взяла? — нахмурился тот.

— Послушай меня. Я стерла все воспоминания, в которых они причиняли зло, и даже те, в которых они думали о том, чтобы принести кому-то вред. Наверняка теперь некоторым придется учиться заново читать и писать, я не знаю. Но зато они больше не сделают ничего плохого, и можно будет дать им какую-нибудь тяжелую работу, чтобы приносили пользу обществу.

К удивлению девочки, Ланаор не стал сердится. А только сказал бесцветным голосом:

— Что ж. Ты сама выбрала этот путь. Я передам твои слова Совету.

Глава 39. Дневник Эринии Конерс (30 мая 1966 года)

Дневник Эринии Конерс

Ленинград, 30 мая 1966 года.

Перебирая вещи, нашла две заветные тетрадки. Дневник, который начала еще в Аримании и тот, которому доверяла свои мысли уже здесь, в Ленинграде. Пока читала, удивлялась, как много успела позабыть. На какое-то время снова почувствовала себя той мечущейся девочкой, совершенно запутавшейся в себе. Хорошо, что теперь все это позади.

Сегодня похоронила Агнессу Ильиничну. Рядом с ее мужем, как и просила. Написала заявление об увольнении. Роме сюда путь закрыт, Агнессы Ильиничны больше нет, значит, и меня больше ничего не держит. В квартире уже прописали коллегу, очень хорошего хирурга, а то достанется неизвестно кому. Взамен попросила его ухаживать за могилками, сама вряд ли вернусь. Сказала, что хочу уехать в Сибирь к мужу. Так что все устроилось.

Собрала все фотографии и памятные вещи, кому это теперь нужно кроме нас с Ромой. И, может, наших будущих детей.

В Тиильдерской больнице меня ждут, без работы точно не останусь.

Прощайте, Агнесса Ильинична, мой бесконечно терпеливый ангел-хранитель, моя наставница и просто самая добрая в мире бабушка.

Прощай, Ленинград.

Вместо эпилога

— Не жалеешь, что отпустил ее? — спросил Великий Магистр, протянув бокал Ланаору.

— Не находите, что так намного спокойнее? — ответил Ланаор и пригубил терпкий напиток.

— Замужество пошло ей на пользу, это однозначно. Ни намека на ту безбашенную занозу, от которой в любую минуту можно было ожидать чего угодно. Наша Эриния выросла.

— Она не любит, когда ее так называют.

— Ну, меня, старика-то, простит. Ты уж попроси ее, пусть в гости заглянет. Что-то сердечко в последнее время все чаще заходится, может, посоветует чего.

— Да вы еще нас всех переживете, учитель.

— Скажешь тоже, — усмехнулся старик и покачал головой, — но ты все-таки попроси.

— Хорошо, попрошу.

Они сидели в большом зале Башни и праздновали назначение их воспитанницы главным врачом тиильдерской краевой больницы. За окном медленно догорал закат, солнце скатывалось за далекий поросший лесом холм.

— Я вот одного не могу понять, — проговорил старик, — это Роман Егорович сам придумал отвадить супругу от Ордена, или надоумил кто?

— Может и надоумил кто, — неспешно ответил Ланаор.

— Понятно. Сам-то как? Жениться бы тебе, глядишь, и на душе полегчало бы. Жена тебе сына родит или дочь. Есть в том свое счастье, продолжение рода растить.

— Была у меня жена, не уберег. А другого не надо.

Старик замолчал.

Заканчивался еще один день.

— Что там с почтой, мне тут на днях жаловались, что опять отправление потеряли.

Ланаор отмахнулся:

— Да саах знает, как это у них получается. Уже три раза руководство менял, а они все теряют и теряют. Но теперь хоть меньше.

— Но ты уж разберись, а то неловко получается, вроде как твое ведомство, хоть и неофициально.

— Разберусь.

— А что там с кочевниками? Правда ли, что всячески саботируют прокладывание железнодорожных путей?

— Возмущаются понемногу.

— Что решил?

— Повозмущаются — перестанут.

— И то верно.

Разговор плавно перетекал из одной темы в другую. Аримания возрождалась, словно феникс из пепла, и будущее ее виделось мирным и спокойным, как широкая равнинная река.

Конец истории.