По обрывистому пути

Фрида так живо рисовала веселую студенческую среду, что Юле казалось — нет ничего заманчивее на свете, как снова вернуться в эту полную споров, событий и брызжущей юности жизнь. Ей представлялось это возвратом к слишком короткой, молниеносно мелькнувшей девической жизни.

Она любила теперь Баграмова обновленной, горячей любовью. Ей до боли было жалко с ним расставаться, но это была сладкая боль, которую хотелось пережить, чтобы научиться любить его еще больше. Ей хотелось быть с мужем ближе и ласковее. Но он возвращался домой измученный, как говорится — едва живой, и тогда Юлия начинала колебаться в своем решении, упрекая себя за то, что хочет покинуть его в такое трудное для него время.

Эпидемия летних желудочных заболеваний все разрасталась. Это была эпидемия голода, истощения, косившая больше всего детей, но кое-где и все население.

Баграмрв метался из конца в конец по участку. Больше он не ездил уже вместе с Фридой. Почти окончивший врач, Фрида работала теперь самостоятельно. Она исхудала, устала, не выпускала изо рта папиросу.

— Вот так практика, черт побери их, эти поносы! — ворчала она. — Да тут и десятка врачей было бы мало!

Баграмов писал в земскую управу, взывая о помощи, прося подкрепление медикаментами и живыми людскими силами для угашения люто разбушевавшейся смерти. Но все его просьбы были напрасны. Подкрепление не прибывало…

Как-то вечером Иван Петрович только что возвратился из поездки, чтобы за три дня отдохнуть и выспаться дома, Фрида сидела мрачная и замученная, не в состоянии говорить от усталости. Дарья Кирилловна старалась всех подбодрить и весело угощала свежим вареньем из лесной малины, потому что во избежание заразы в доме совсем не ели сырых ягод. Юлия торопливо выпила чашку чая, собираясь перед сном заглянуть в больницу. Как вдруг на пороге появился Вася Фотин.

Заросший темной курчавой бородкой, одетый не по-студенчески, а как мастеровой, он исхудал, загорел и осунулся.

— Мир дому сему, — бодро и жизнерадостно сказал Вася с порога.

— Васька! — крикнула Фрида и, невзирая на окружающих, кинулась гостю на шею.

Все шумно приветствовали вошедшего, но он остерегающе поднял руку.

— Тс-с! Тише! Я не Василий. Я — Езгений Сергеич Соломин, слесарь. Ищу на заводе работы… Приехал сюда из Самары, там сгорела у нас частная мастерская… А теперь вот здравствуй, родная моя. Измучилась! — заключил он и крепко обнял подругу. Только после долгого поцелуя, в котором они так и замерли оба, Вася пошел здороваться с остальными.

Дарья Кирилловна, ошарашенная сценой их встречи, поджала губы, что было у нее признаком негодования.

— Ох, скрытная Фрида Борисовна!.. Нич-чего не сказала, что вы поженились! — грозя пальцем Фриде, произнесла, она. — Ну, я вас поздравляю!

Она понимала, что некрещеная еврейка Фрида не могла по русским законам стать женой Васи Фотина. Она в то же время не была настолько свободных взглядов, чтобы признать брак без венчания, но считала, что лучше уж сделать вид, что верит в их брак, чем принять в своём доме внебрачную пару.

— Благодарю вас, Дарья Кирилловна! — поклонился Вася. — Нам вследствие всяких событий не удалось отпраздновать свадьбу. Вот Фрида и скрыла.

— Да, да, да, конспирация, я понимаю, я понимаю! — сказала Дарья Кирилловна, но тотчас, сославшись на головную боль и поджав губы, ушла в зимнюю половину избы.

Васю искала полиция, и потому он, минуя город, не заезжая к родителям, прибыл прямо к Баграмовым, где рассчитывал встретиться с Фридой… Дальше он направлялся агентом «Искры» на Средний Урал.

— А учиться? — спросил Баграмов.

— Видно, сегодня не до ученья, — ответил Вася. — Я сейчас больше всего озабочен получить еще пару прописок на паспорте, прежде чем выехать в Пермь.

В последнее время он жил в Самаре. В его сундучке с платьем и слесарным инструментом, под ловко заделанной двойной дощечкой крышки, которая с внутренней стороны была изукрашена зеркальцем, фотографиями мирной мещанской семейки и какого-то дьякона да несколькими цветными открытками с изображением мясистых красавиц, оказалась запрятана «Искра».

— Четвертый и пятый, — сказал Вася, передавая тоненькие пачки бумаги Баграмову.

— Очень рада! — воскликнула Фрида. — Ты знаешь, Женя, — с трудом приучая себя к его новому имени, сказала она, — Иван Петрович склоняется на позиции «Рабочего дела». Иван Петрович не верит…

— Я, Фридочка, никуда не склоняюсь, не уклоняюсь, а просто хочу почитать и вникнуть своим умом, а не вашим, — резко остановил Баграмов. — Я вас прошу ничего не высказывать раньше времени за меня. В экономистах пока не ходил, — обиженно заключил он.

— Фрида всегда горячится, как самовар, — спокойно сказал Фотин, когда доктор водворял его для ночлега на сеновал. — Почитаете — поговорим.