По обрывистому пути

— С таким кавалером пройдусь с удовольствием! — дурачилась Манька.

— Видишь, тут нет прохода! Идите назад, — грозно сказал околоточный.

— А где ночевать прикажете, ваше превосходительство? — продолжала Манька.

— В Лоскутный кругом, с Тверской обойдете.

— Черт знает, после работы кружи тут по городу из-за каких-то дурацких студентов! — сказала Аночка, пускаясь на хитрость.

— Да что ты, Нюрка, не видишь, что ли! Какие же это студенты, когда фараоны! Ну что же, миленок, не пустишь нас, что ли, домой-то сегодня?! — приставала к околоточному Манька.

— А хочется тебе, видно, в участок либо в Манеж, — строго сказал околоточный. — Господин, вы куда?! — остановил он какого-то чиновника. — Вы куда, господа? Постойте! — обратился он тут же к какой-то паре.

— В театр спешим. Вашего разрешения на покупку билетов не брали! — резко ответил один из задержанных.

— Ваши билеты! — сказал околоточный.

— Вы с ума сошли? Билеты в театр на улице спрашивать! Я французский корреспондент, — парировал тот.

— Проходите! — околоточный сделал под козырек.

— Господин французский президент! Захватите и нас до угла с собой! — крикнула Манька вдогонку.

Вечерняя Тверская была по-обычному освещена и оживленна, по-обычному, с криками «берегись!» скакали извозчики, тесно толкались по панелям прохожие, но и тут то и дело проезжали разъезды конных городовых и жандармов.

У часовни против Охотного ряда стоял полицейский отряд.

Кучка городовых и пристав преградили подругам дорогу.

— Барышни, вы куда?

— В Лоскутный, — бойко откликнулась Аночка, — мы там живём!

— Мимо Лоскутной гостиницы проходите, через Тверскую.

В вечернем сумраке улицы Аночка разглядела темную массу людей, перегородивших Моховую, — это были войска или полиция.

— Ну, чего ты там смотришь?! Слыхали! — зыкнул пристав.

— Господи, вежливо разговаривать разучились! — вздохнула Маня. — Пойдем уж, Нюрка! — позвала она, пожимая локоть подруги.

— Разучишься с вами тут… Целый день одно и то же! — проворчал пристав.

У Лоскутной гостиницы также стояла застава, и среди городовых и приставов белели дворницкие фартуки. Когда Маня с Аночкой подошли к переулку, пристав окликнул:

— Дворник, бляха сто тридцать семь! Иди смотри — твой жилец?

Белый фартук выступил из толпы.

— Из четвертой квартиры. Наш господин; — отозвался дворник.

— Проводи и назад возвращайся, — распорядился пристав.

— Пойдём! — шепнула Аночка Мане и потянула ее в сторону, поняв, что в Лоскутный пускают одних лишь опознанных дворником жильцов.

Александровский сад был закрыт. Пешеходов пропускали только по тротуару, вдоль ограды сада. На противоположной стороне улицы, возле домов, от самой Воскресенской площади стояли войска и полиция, отрезая Манеж и квартал университета.

Перед Манежем горели костры, у которых грелись солдаты и городовые. Вокруг ездили казаки и жандармы. Вдоль ограды Александровского сада через каждые полсотни шагов стояла немая фигура городового.

Со стороны университета через разбитые окна слышалось стройное пение «Рабочей Марсельезы». Девушки задержались, прислушались…

— Прох-ходи! — заревел на них городовой.

Не вступая в спор, они двинулись дальше.

— Как в осажденной крепости! — вполголоса сказала Аночка спутнице.

— Даже мурашки пошли по спине, — ответила Маня. — Страшно тебе за них?

— Нет, нисколечко. Только досадно, что я не с ними. Вместе лучше.

— Конечно, лучше, — согласилась, и Маня. — Как прошлый год, помнишь — все вместе были! А может, и завтра так же: ведь завтра фабричные не из фабрик пойдут — из домов. Помаленечку в город пролезут, а тут соберутся в одно!..

Они обошли Манеж, площадь перед которым чернела массою войск. Под фонарем блеснули каски пожарных. Поблескивали штыки. По Воздвиженке от Кремля публику пропускали только левой стороной, не позволяя стоять. У Кисловского со стороны Воздвиженки, так же, как от Никитской, стояла застава из полицейских.

— Тут тысячи нужно народу, чтобы прорваться! Тысячи нужно! — с сокрушением повторяла Аночка.

— Тысячи нужно! И тысячи будут. Придут! — увлеченно, с уверенностью ответила Маня.

Они возвратились к Мане в подвал, по дороге купив в чайной колбасы, захватив готового студня, хлеба и сахару.

Саша вытащил из одеял закутанный в их ожидании чайник.

Едва они сели за чай, появился Савелий Иванович, мрачно опустился на табурет у стола.

— Обхитрили! — сказал он. — Подвели, сукины дети, рабочий класс!..

— Мы уж видали. Полгорода обошли и объехали, — откликнулась Аночка.

— Вот и я… В Замоскворечье сейчас побывал — то же самое! Пошли узлавать, до какого часа войскам приказано быть у заводов и фабрик. Боюсь — простоят весь завтрашний день… Товарища видал сейчас. Говорит — фабричные казармы повсюду оцеплены. Под домашним арестом люди… А как там студенты?

— Сидят. Мы мимо шли — песни поют, — ответила Аночка.

— «Вставай, подымайся…» Аж мурашки пошли по спине, до чего хорошо! — воскликнула Маня.

— А ты, Марья, я вижу, совсем уж здоровой стала от этих событий. На пользу тебе, — тепло улыбнулся Савелий Иванович.