По обрывистому пути

Несколько утешало ее в ее молодой печали, что недавно Володя, которому она рассказала о ссоре с матерью, достал для нее сдельную корректорскую работу из типографии и вот уже скоро она сумеет отдать матери первые заработанные рубли.

Луша смотрела рассеянно на знакомый ютанинский самовар, на блюдо с орехами, на то, как Параша ловко и неприметно убирает со стола лишнюю посуду, не слушая слушала нудноватую воркотню старика Горобцова и тихие, тоже задумчивые звуки перебираемых ладов гармоники, которых едва касался Илья, чуть-чуть шевеля мехи…

— Спел бы, что ли, Илюша! — сказала она.

Все любили пение Ильи, и Луша любила его сильный, красивый голос; он чаровал ее еще года три назад, когда они часто встречались. Как-то так вышло, что Луша тогда месяца два втайне считала себя влюбленной в Илью. Давно это было и теперь казалось смешным, девчоночьим.

Илья посмотрел на нее внимательно, прямо, с минуту прикидывал, видно, в памяти песни, и вот запел. Голос его зазвенел, как жильная натянутая струна, и звуку ее было тесно в стенах дома. Такому голосу раздаваться в степи, а не то — над водой в половодье…

Луша слушала, чуть опустив глаза.

Ты не спрашивай, не распытывай,
Умом-разумом не раскидывай:
Как люблю тебя? Почему люблю?..
И за что люблю? И надолго ли?..

Луша почувствовала, что Илья глядит на нее, и вдруг испугалась. Песня Ильи обращалась к ней, Луше… Илья старился заглянуть ей в глаза… Что это? Или вправду он ей поет эти слова…

Илья и сам ощущал очарование своего голоса, и вправду он пел для Луши. И раньше она ему нравилась. Тогда она была тоненькой, длинноногой девчонкой, а теперь какой стала! Как ей к лицу этот святочный картонный кокошник с бисером. Вот краса-то! Вот она опустила глаза, и едва подрагивают ресницы… А бывало, ведь вместе пели они. И она голосистой была. Илья давно ее не видал. Луша выросла, расцвела. Даже эта грустинка в глазах идет ей, красит ее…

Илья видел, что пение его взволновало девушку. И ему хотелось дразнить ее, звать за собою, заманить, привязать к себе навек.

«А зачем? Какая со мной будет жизнь?» — спросил он себя.

Он твердо знал, что ему не сужден покой, что не нынче, так через год, через два, а идти ему по сибирской дорожке… И что ей в нём? «Барышней стала! — думал Илья. — Так что ж, ее приставу уступить теперь?!» — вдруг спросилось само с закипевшей злостью.

Луша еще крепилась, еще старалась смотреть в сторону, но уже не видала она ни людей, ни стола с орехами и конфетами, ни самовара, возле которого сидела, опершись на локоть, тетя Нюра, ни самой комнаты, стен, потолка…

Она ощущала только страстный зов этой песни:

Полюбив тебя, я не спрашивал,
Не разгадывал, не распытывал!
Полюбив тебя, я махнул рукой,
Очертя свою буйну голову…

Илья кончил и снова тихо перебирал лады пальцами, а в них едва теплился отголосок только что отзвучавшей песни. Глядя на Лушу, Илья заметил, как она разгорелась, и вдруг, показалось ему, что не может он жить без нее, а с ней — куда хочешь с ней…

И сама по себе распахнула мехи гармоника.

Что так жадно глядишь на дорогу… —

повел Илья новый мотив.

Луша опять почуяла его взгляд. «Шутит он, что ли?..» Она уткнулась глазами в узор, который вился по краю скатерти, а сама все сильней ощущала жар на щеках и нестерпимое желание запеть вместе с ним, полететь туда, в ширь этих песенных звуков, свой голос сплести с его голосом…

А Илья уже не мог думать ни о тюрьме, ни о сибирской дороге, ни о каких напастях. Он думал лишь о любви, о счастье.

На тебя заглядеться не диво,
Полюбить тебя всякий не прочь…
Вьется алая лента игриво
В волосах твоих, черных, как ночь… —

выговаривал Илья и чувствовал, что заманивает ее в свою песню, дразнит, зовёт: «Ну, вспорхни, мол, за мною, вспорхни, полетим!»

И он понял, что вот-вот сейчас он добьется, вот поднимет она ресницы, взглянет ему в глаза, обожжет его — и помчатся они тогда уж на всю их жизнь вместе, и в небесную высь и в пропасть… Он вспомнил песню, которую раньше они пели вместе, любимую Лушину песню «Колечко»… И перешел на этот забытый мотив:

Па-атеряла я колечко,
потеряла я любовь,
да, любовь…
да, любовь…

И вдруг Луше в сердце толкнулось то, давнее, то, девчоночье и смешное. Но теперь оно уже не казалось смешным… Луша почуяла, как «оно» занимается, будто огонь на заглохшем пожаре.

Илья глядел на нее, не отрываясь, и вот она взмахнула ресницами, радостная, счастливая, посмотрела прямо в глаза ему и запела с ним вместе.