По осени

Старик ушел, приказав снохе угощать духовных чаем. Батюшка с удобством расселся за столом, а дьякон принес из тарантаса узел с книгами и торжественно разложил их на столе. За окном все шел дождь и полз по улице туман с болота, словно призраки там, волнуясь, спешили куда-то, в молчаливом отчаянии. Мужик в черной рубахе н женщина стояли молча, неподвижно, как застывшие, и, не отрываясь, холодно смотрели на духовных. Изба и все предметы в ней, казалось, молчаливо застыли во враждебной неподвижности и жутко чего-то ждали. Дьякон, даже и при батюшке, чувствовал себя неуверенно и совсем с носом уткнулся в книги, еще чаю он и не решался спросить. Но батюшка чувствовал себя, как дома, наслаждался чаепитием и, время от времени, говорил.

-- Ну-ко, молодушка, раздобрись... еще стаканчик!

Женщина молча брала поднос и, возвратившись, молча ставила его перед священником.

Прошло около часа.

На улице послышался шумок и сдержанный говор, потом изба стала наполняться народом. Собрались представители семей, больше все седобородые старики. Иные из них напоминали древних патриархов своими, покрывавшими грудь, бородами. Другие как бы сошли со старинных икон: они похожи были на иссохших угодников, каких любили рисовать старорусские живописцы. Все они окружили стол тесною толпою и молча смотрели на духовных хмурыми глазами, сверкающими холодным и подчас гневным огоньком. Молчали, угрюмо и недружелюбно, не поздоровавшись, не сказав и слова приветствия.

Молчали и батюшка и дьякон.

-- Все собрались? -- спросил, наконец, батюшка.

Старик Двоеданов стоял сбоку стола.

-- Все, -- сказал он.

Батюшка прищурился.

-- Теперь бы Катерина Ивановна чайку принесла...

Старик молча вышел.

Через минуту, вернувшись, он поставил перед духовными поднос, на котором, между двумя стаканами чая, лежала сотельная бумажка Батюшка, как бы мимоходом, потрогал ее пальцами, сжал в руке и спрятал в карман.

Дьякон раскрыл росписи.

-- Двор Новосельцевых!

Вперед выступил тучный, водянистый старик, тяжело и хрипло дышавший.

-- Кто родился, кто умер? Кто в семью прибыл, кто выбыл? Сказывай!

Один за другим выступали к столу старики и сообщали нужные сведения. Запись тянулась долго. Батюшка терпеливо ждал, требовал себе чая и посматривал за окно.

-- Насыпают?

-- Насыпают, отец.

-- Добро!

Наконец, запись кончилась.

Дьякон со вздохом облегчения захлопнул книгу.

-- Финис, -- сказал он, -- а дьякону слава!

И засмеялся.

Старики отступили к дверям, сгрудились там тесною толпою. Впереди них оказался сухой, испитой человек с остроконечною бородой до пояса и темной пергаментной кожей на лице и руках. Маленькие глазки его остро смотрели на духовных, как бы вонзались в их лица и временами фанатически вспыхивали.

Все молчали.

Батюшка встал и мягко, держа руку в кармане, -- сказал из-за стола.

-- За приношение большое спасибо, старички! Вам хорошо и нам хорошо. Теперь уж до следующей осени не обеспокоим... только разве сборик легкий по зиме, как водится. А как я вас уважаю, сами видеть можете: не курил до сих пор.

Он смеялся.

-- Очень хочется курить, так бы вот сейчас и вышел во двор... но ради дела божьего претерплю еще немного. Ибо должен я, как пастырь стада, обратить слово мое к овцам заблудшим.

Говоря это, он принял вид серьезный и торжественный, приготовляясь, по-видимому, к обширной речи.

Но пергаментный старик прервал его.

-- Мы не овцы, отец, -- сказал он голосом, скрипучим, как у коростеля.

И не смотрел, а вонзал глаза в священника.

-- А кто же вы?

-- Волки!

Батюшка сделал вид, что возмутился.

-- Воистину вы волки, -- сказал он, -- если сами себя от стада Христова отметаете!

-- Не отметаем! -- вдруг враз как-то закричали старики. -- Не отметаем!

Заволновались, зашумели.

-- Не отметаем! -- строго повторил за ними и пергаментный старик.

Он поднял руку, как бы свидетельствуя истину.

-- Исус Христос пастырь наш, мы овцы его! А для врагов церкви мы -- волки! И ты капканов нам не ставь... мы зубы покажем!

Водянистый старик крикнул из толпы.

-- Получил свое... и уезжай!

Двоеданов обеспокоился.

-- Помолчите, старики, -- сказал он, -- не надо неприятностев. А ты, отец, -- обратился он к священнику, -- уезжай. К нам из города миссионеры приезжали... и те уезжали.

Батюшка нахмурился.

И сел.

-- А я не уеду. Не сойду с этого места, пока не выслушаете.

Старики переглянулись и смолкли.

Шум затих.

Десятки холодных глаз враждебно смотрели на духовных, и дьякон отвернулся к окну, смущаясь, но батюшка оставался спокоен.