По осколкам (СИ)

— Все равно не пойду. Я знаю, что ты задумала. Считаешь, по тебе не видно, что ты и не собираешься дальше ничего решать?

— С каких это пор ты видишь лучше меня?

— Тебе этих людей совсем не жалко. Ты же как машина существуешь!

Она вскакивает. Я поднимаюсь следом, чувствуя, как нарастает в груди и ползет по плечам горячая злость.

— Сделала свою работу, а дальше — хоть что случись, тебя не тревожит. А если случится и ты об этом узнаешь, поставишь «Угасание» и уйдешь, не обернешься. Но я так не могу!

— Такому нетрудно научиться.

— Не хочу я такому учиться! Я вышла на путь, но не желаю, чтобы он проходил по живым!

— Что ты несешь?!

— Мы в центре города. Окраины брошены, все собрались у этой башни. Все боятся и ждут, что им скажут делать и как жить. Ты считаешь, что эти люди скоро разойдутся по домам и примутся думать, какое зерно в какую землю кинуть. Ты и меня в этом убеждаешь. Но сама-то веришь?.. Нет. Вернее, тебе неважно. Как только мы из земли высунемся, тут же рванешь к углу. Не посмотришь, будут рядом люди или нет. Рванешь прямо по этим же людям. Разве нет? Скажи, разве ты спокойна не потому, что составила себе такой план и теперь только ждешь, когда небо покажется?.. Скажи!

Молчу.

— Они напуганы из-за нас. Они станут умирать с голода из-за нас. И когда сами по себе они ничего не придумают и не сделают, это тоже будет из-за нас. А ты их хочешь не просто бросить, но еще и растоптать. Ты же через их жизни будешь себе прокладывать…

И я ей врезала.

Пусть простят меня все те, кто учил, что надо своему Мастеру указывать место, куда он должен приложить свою силу, но нельзя указывать силой место самого Мастера. Я помню, что нельзя, запрещено, недопустимо. Что она — мой пропуск, шанс и обещание миновать неведомую страшную изоляцию. Что за ней стоит мощная и влиятельная семья, которая за один только упавший волосок с головы дочери сделает так, что изоляцию я сочту за счастье. Все-все помню.

Но все-таки я врезала со всей силы.

Шаг решительный

Когда-то меня предупреждали, что в нашей работе крупные неприятности исходят не только от тараканов, крыс или людей, потерявших разум.

Сейчас увидеть бы выдававших такие предупреждения. Расспросить бы их подробней — а что, если неприятности вовсе не от того, чему ты учился и с чем имел дело?

Или не у них спрашивать? Может, задать пару вопросов отлетевшей к земляной стене Сатс? Или самой у себя спросить — что это я творю?

Что? Мне? Делать?

Я — в тесном подземелье. Сюда меня завела моя же уверенность, будто я знаю, куда иду. За спиной — толстые прутья. В руке звенит. Невдалеке — мой Мастер.

Хоть бы она хныкала!

— Сатс.

Молчит.

Я прищуриваюсь и вижу — она сидит на полу, прижимает к левой щеке обе ладони, от возмущения ее глаза сверкают. Хоть бы она вскочила сейчас и ударила меня.

Ну! Не дави в себе обиду! Ответь! Так будет честнее, чем мне пробовать извиниться.

Сверху стучат шаги, все громче и громче. Сатс на них не реагирует, по-прежнему сопит, молчит и сияет взглядом.

Зрение мое расслабляется. Снова темно. В руке больше не звенит.

— Ты! — бросает мне в спину пришедший стражник. — Пошевеливайся.

Поворачиваюсь. Это — тот, у которого щит залатан холстом.

Больших трудов стоит разлепить губы:

— Нас двое.

— Вождь сказал, только одну, главную. Тебя. Поторопись, он в большом гневе.

«Вождь, значит».

— Да, я на его месте тоже бы расстроилась, — выдавливаю я, заставляю себя разжать челюсти и говорю громче и четче: — Сатс, слышишь меня?

Молчит.

— Я скоро сама вернусь или добьюсь, чтобы тебя привели наверх.

— Ладно, — доносится тихое.

Жду, когда она начнет: «Но я все равно не пойду…». Однако она не продолжает. Видать, я врезала ей изрядно и что-то у нее в голове сместилось. Значит, потом она, если не станет мне помогать, хотя бы не будет мешать…

Мы поднимаемся. В редких светильниках трепещут огни, вокруг прыгают тени, и кажется, что стены дрожат. Воздух понемногу свежеет, но я этой свежести не радуюсь: не на праздник иду, не одарят и отдохнуть не дадут.

Двери, ведущие в зал, где меня недавно допрашивали старики, мы проходим не останавливаясь. Нам выше. Вскоре ступеньки начинают подло шататься под ногами, хотя я меньше и легче всех виденных здесь стражников. Этот, со щитом, топает следом. Ругается неразборчиво, оступается через раз. Мне приходится его ждать, пока он на цыпочках пролезет по балке у стены — да, дыра! неожиданно?

Последние два десятка ступеней даже я еле тащусь. На каждом шагу можно свалиться с непрочной лестницы в черноту. На самом верху лестницы двух ступеней нет вообще — рыхлый провал пересекает хлипкая досточка. Я перехожу по ней и останавливаюсь перед высокими притворенными дверями. За спиной стража моя гулко бубнит что-то насчет «покрепче» и крадучись спускается обратно.

Они тут что, ничего не чинят? Или в верхнюю часть башни так редко кто-то заходит, что не видят смысла поддерживать в рабочем состоянии лестницу?

Толкаю неподатливую дверь, переступаю порог — и передо мной комната столь скверного вида, что вспоминается далекое неживое болото и думается, что изнутри оно выглядит так же.