По памяти, по запясямю Литературные портреты

чам? Ведь луна не всегда светит». «Как не понять, — возразил он. — Днем я уже тут побывал и сделал ряд снимков. Ведь, помяни мое слово, жить этим дворам и дворикам осталось считанное число лет (действительно, сколько их было с тех пор снесено). А мне интереснее видеть их ночью, когда они еще могут напоминать о жизни в старину. Ведь днем тут снуют какие-то люди в бесстильных одеждах, часто стоят какие-то грузовики или еще что-то несуразное и все это вконец искажает местный колорит. Из-за этих анахронизмов гораздо труднее мысленно восстановить пейзаж прошлого. А для моей работы, для ее оживления очень существенно представить себе, где, кто и как жил. Ну, довольно, кажется, наступил час, когда принято отправляться на центральный рынок есть луковый суп, ведь рынок недалеко».

Щеголев ориентировался в Париже точно жил в нем годами. Все он заранее разметил по плану. «Скажи, Павлик, — обратился я к нему, — разве твои герои ходили по ночам лакомиться луковым супом?». Он улыбнулся — «Каверзный вопрос, потому что не знаю толком, что ответить, хоть и знаю, что многие из них были тонкими гастрономами и любили лакомиться всякими морскими чудовищами. Кое-что в этой области я мог обнаружить в их переписке, да об этом можно найти и в трудах моего прославленного «коллеги» Аенотра». — «Но ведь у Ленотра, пожалуй, можно отыскать все подробности и о жилищах всех деятелей Конвента, обо всей их подноготной». Он посмотрел на меня, точно удивленный моим простодушием: «Да, это так, но разве можно до конца раскусить психологию какого-нибудь Фабр д’Эглантина, революционера, отчаянного спекулянта и поэта, сочинившего небезызвестное «II pleut^il pleut, bergere», без того, чтобы своими глазами не посмотреть на его хоромы. Это совершенно необходимое дополнение к той пачке документов, которую я уже о каждом из них собрал. Ведь и в наших архивах нашлось немало материалов, которые неизвестны французам. Меня, например, не интересуют даты, мне важно установить кое-какие аналогии, так сказать, преемственность событий. А без этих прогулок все мои документы окажутся пересушенными. Зато теперь я надеюсь, что мне удастся окропить их «живой водой».

К сожалению, сделать этого ему не удалось — до того, как иметь возможность установить какой-то параллелизм между

тем, как в разных странах Сатурн пожирает своих детей, Щеголев не дожил. При его жизни московские процессы были еще только в зачатке, и аналогия, которую он искал, была бы неполной. Впрочем, «прогресс» — если только он о нем думал — был не только количественный, но и качественный. По сравнению с их современными последователями всякие Фукье-Тенвилли и Фуше могли казаться людьми наивными и их меры элементарными.

«Старейшина»

В ту пору — это происходило в начале двадцатых годов в Берлине — я нередко уславливался с Борисом Константиновичем Зайцевым встретиться в каком-то кафе, которое мы облюбовали, чтобы, сидя в глубоких креслах, сразиться в шахматы. Нередко к нам присоединялся еще и Осоргин. Конечно, с точки зрения любого подлинного шахматиста или даже шахмат иста- любителя мы, собственно, не «играли», а скорее двигали фигурами. Но все-таки это было весьма приятным времяпрепровождением и эти поединки сохранились в моей памяти, а в придачу сохранилась и одна из зайцевских книжиц с надписью — «имя- реку — за шахматами».

Но вот однажды, именно после какого-то несуразного и неожиданного мата Борис Константинович обратился ко мне: «Ежели вы свободны в такой-то день, приходите к нам на чашку чая. Из Праги приехал Василий Иванович Немирович-Данченко, старейший среди нас, и вам несомненно должно быть любопытно встретиться с ним».

Приглашение было заманчиво, но в последнюю минуту, при прощании с Зайцевым, я всполошился: «Борис Константинович, по правде говоря, я мало знаком с творчеством «старейшины», больше того, даже не помню, что когда-либо его читал. Так что, дабы его не обидеть и не ударить в грязь лицом, укажите мне хотя бы два или три заглавия его книг». «Дорогой мой, я сам их не упомнил, но непременно постараюсь что-либо разузнать. Это необходимо. Приходите чуть раньше гостя, и я вам кое-что шепну!».

За несколько минут до назначенного часа я был уже \ дверей зайцевского обиталища, в которое меня впустила девчурка с двумя белесыми косичками, показавшаяся мне в тот момент необычайно хрупкой. Услышав звонок, Зайцев сразу же появился и с таинственным видом, точно он передавал мне какой-то пароль, пробормотал: «Сластеновские миллионы» и «Цари биржи». Больше никто ничего не помнит…».

Немирович появился с необычайной пунктуальностью, секунда в секунду. Это был небольшого роста старичок (о Эйнштейн! как все относительно — ему тогда, вероятно, было не больше лет, чем мне сегодня), какой-то не в меру чистенький и прилизанный, с аккуратно расчесанной бородкой, от которой приятно пахло тройным одеколоном. Особое впечатление производили его почти анахронические твердые крахмальные манжеты и поблескивавший белоснежный и не менее твердый воротничок.

Знакомьтесь, — сказал хозяин дома, представляя меня.