«По полю танки грохотали…». «Попаданцы» против «Тигров»

На обочине – молоденькая девушка в чистеньком чепце, миловидная, словно сошедшая со страницы какого-нибудь журнала. Лицо безумное. С такими лицами бросаются под танк, но девушка просто опускается на колени прямо там, на обочине, и, прижимая сжатые руки к груди, что-то шепчет. Мы проезжаем мимо – нам не до нее.

Еще метров через пятьсот головной танк вдруг открывает огонь. Нам пока не видно, в чем дело, но мехвод, поджав губы, прибавляет скорости. Мы выныриваем из-за поворота.

Немцы. Целая колонна: почти два десятка машин с пехотой, какие-то телеги.

Мы открываем огонь без приказа – зачем приказ, если головной командирский танк явно показал, что нужно делать?

– Осколочный…

Несколько залпов осколочными, потом переключаемся на шрапнель. Звуки выстрелов и взрывов смешиваются со ржанием коней. Мне опять жаль коней. Людей – нет, они виноваты, они, пускай, даже выполняя приказ, приперлись на чужую землю, жгли, вешали и всячески измывались даже над мирным населением. Лошади не виноваты, но, к сожалению, это реальность, а не фантастика, и выжить лошадям в устроенной нами мясорубке просто нереально.

Через пятнадцать минут все кончено, и мы продолжаем продвижение вперед, оставляя за собой кровавое месиво. Механики, разумеется, не собираются объезжать разбросанные по дороге трупы… Позеленевший заряжающий вдруг зеленеет еще больше и начинает судорожно зажимать руками рот.

– Останови, – велю я мехводу. Заряжаюший свешивается через люк в башне, нам слышны вполне конкретные звуки – его, кажется, не просто рвет, а выворачивает наизнанку. Он самый молодой в экипаже, ему простительно, но он все равно чувствует себя смущенным. Виновато бросает взгляд на меня, но я не смотрю на него, разглядывая карту. Обводит глазами остальных, но на него никто не глядит, и мальчишка успокаивается.

Вообще, мои бойцы в эти дни балагурят куда меньше, чем обычно. Кажется, что это связано с тем, что – почти все! Еще немного, последний рывок, и война окончена… Нам можно будет возвращаться домой. Мне и моему экипажу. Машина у меня вторая, а экипаж… Эх, скольких ребят мне пришлось за это время потерять – не могу даже сказать «схоронить», потому что подчас и хоронить-то было нечего.

Скрытые огневые точки врага лихорадочно плевались свинцом. Ракета, разорвавшись наверху, рассыпалась мириадом звездочек. Гулко ударили две зенитки. В небе сверкали вспышки разрывов. На опушке – остовы сожженных машин, рядом – два брошенных танка.

Немцы готовят контрнаступление. Придется рыть ловушки для танков. Мне уже приходилось это делать – и в этой реальности, и в других… Впрочем, пора привыкать, что теперь для меня есть только одна реальность – вот эта.

По голубому летнему небу рассыпались белые и черные облачка разрывов – это ударили зенитки. Теперь в разрывах хорошо видны вражеские самолеты. «Юнкерсы» летели двумя группами, не обращая внимания на огонь с земли.

Вдруг первый, завалившись на правое крыло, начал пикировать вниз. Взвыли сирены – эта атака – еще и психологическая. Которую не преминул прокомментировать мехвод:

– Сами боятся, сволочи, вот и нас пытаются напугать.

Кто-то из бегущих впереди пехотинцев опустился на одно колено, выстрелил – как будто самолет можно подстрелить из автомата. Гулко бухнули зенитки. Танк дернулся, словно решив клюнуть носом, и встал.

Мехвод негромко матюгнулся, дернул рычаг, налег всем телом. Танк недовольно взрыкнул, еще раз дернулся дернулся – и поехал.

И в тот самый момент, когда он тронулся с места, метров на двести впереди нас ткнулся рылом в землю подбитый «Юнкерс». Упал прямо на «тридцатьчетверку», которой командовал Вовка Баранов. От удара сдетонировал боекомлект, и еще через несколько секунд жаркое, чадное пламя поглотило обе машины и находящихся в их чревах людей.

Глупо погибнуть почти в самом конце войны. И еще глупее – погибнуть так по-дурацки. Даже не от шальной пули, а от того, что тебе на голову свалился вражеский самолет. Но вскоре на наших глазах произошла гибель еще более нелепая.

Мы заняли небольшой немецкий городок. Тихий, чистенький. Все выметено, выбелено и покрашено, в середине – площадь, на площади – ратуша, напротив – кирха. Заняли, в общем-то, почти без боя, если не считать удиравших на машине эсэсовцев, по которым пальнули из пушки только из-за того, что стрелять из пулемета было лень – как пояснил потом командир произведшего выстрел танка.

Навстречу нам вышел бургомистр – пожилой человек с лицом бульдога; на аккуратном белом полотенце он держал ключ – видимо, имелось в виду, что это ключ от города. Ха, ключ, там и ворот-то никаких не имелось. Но – красиво. Бойцы посмеялись, бургомистра похлопали по плечу, пытаясь на ломаном немецком пояснить, что ни ему, ни жителям его городка ничего не угрожает. А потом стали размещаться по домам.