«По полю танки грохотали…». «Попаданцы» против «Тигров»

– Ведро холодной воды на голову, – решил майор, – а лучше – два. А то вон у соседей, говорят, рехнулся парень. Такой же молодой, как и ты. Взбрело ему в голову, представь, что он сюда из будущего попал, чтобы на ход войны повлиять. Тоже небось намешал шнапса с пивом и еще какой гадостью. А в двадцать третьей бригаде вообще восемнадцать человек померло, только что вот сообщили. Бочку спирта нашли, а оказалось – антифриз. Так что, давай, через два часа ты мне нужен свежий, как огурец. Самые отличившиеся награждены поездкой в Берлин. Так что хочешь оставить на Рейхстаге свою подпись – поторопись. Потому как в таком виде я тебя никуда не повезу.

Здание Рейхстага пострадало, кажется, все же меньше, чем на самом деле. Господи, да когда я отделаюсь от этой дурацкой фразы?! «На самом деле» – это сейчас. И даже если Анатолий Андреевич ошибался, и исправить прошлое нельзя, а можно просто создать альтернативную ветку истории – то я-то как раз в этой альтернативной ветке…

На полуразрушенных ступеньках сидели какие-то ребята, один быстро писал – вероятно, адресами обмениваются. Неподалеку усатый серьезный дядька в выгоревшей гимнастерке негромко наигрывал на гармошке, а две пары девчонок кружились в вальсе. На них смотрели бойцы, но почему-то никто не пытался разбить девичьи пары. Боятся, что ли?

– Горохов, давай! Ты ж могёшь! – шутливо толкнул меня в бок капитан-связист из штаба полка. – А то неправильно это: столько кавалеров кругом, а дамы друг с другом танцуют.

Могу. Вальс я танцевать могу. Только это все равно будет неправильно, но откуда это знать капитану?

– Иди, приглашай, – еще кто-то хлопнул меня по спине. Хорошо так хлопнул, от души – аж звон пошел. – Смотри, какие девчонки красивые!

Девчонки и в самом деле были красивые. Чумазые, худенькие, в выгоревшей форме, коротко стриженные, но самые красивые в мире. Кажется, я слишком хорошо вошла в свою «мужскую роль». Поправить гимнастерку, пилотку – надвинуть на бровь… И – вперед. Вон та, русая – в отличие от остальных, у нее были косички. Коротенькие и упругие, они упрямо торчали в разные стороны.

– Разрешите?

Девушка просияла глазами в ответ.

Нежная, завораживающая мелодия венского вальса, кружатся пары, оказывается, нужно было просто подать пример, другие бойцы разбивают девичьи пары, и вскоре, кажется, танцует вся площадь… Партнерша мне попалась просто замечательная, ее очень легко вести в танце, она слушается буквально намека на движение, и мы кружимся, кружимся, и площадь кружится вокруг нас…

– Что с ним? – слышу я краем уха; небо надо мной такое синее, такое далекое, рядом появляется озабоченное девичье лицо. Знакомое… Ах, да, ведь только что я танцевала с этой девушкой…

– Горохов, что с тобой? – озабоченно гудит шмелем политрук. – Горохов, ты меня слышишь? Открой глаза!

Я слышу, но открывать глаза не буду. Не могу. Со мной происходит то, чего подсознательно я ждала все это время – я возвращаюсь. Домой, в настоящее тело, в свое время. И единственное, чего мне жаль до слез, так это того, что я так и не успела оставить свой автограф на стене Рейхстага.

Эпилог

Недалекое будущее

Нахальный солнечный лучик прорвался-таки сквозь жалюзи, ласково погладил по щеке и потом шаловливо прыгнул в глаз, ослепив на мгновение. Анатолий Андреевич прикрыл глаза. Устал. Раньше мог работать сутками, держался на одном лишь кофе и превосходно себя чувствовал. А сейчас – все. Выдохся. Сдулся, словно воздушный шарик. Может, просто потому, что больше некуда бежать, что-то делать – осталось просто сидеть и ждать. Хорошо бы еще знать – чего именно.

Где-то совсем недалеко, через несколько стенок, спали в отдельных палатах Виктор и Наталья. Спали без надежды когда-либо прийти в себя. А может, с надеждой? В это очень хотелось верить. Анатолий Андреевич похлопал себя по карманам, достал мятую пачку. Курить ему врачи запретили. Впрочем нервничать тоже запретили, а попробуй тут не понервничай…

Сизый дым окутал его. Надо было бы открыть окно, а то помощник ругаться будет, что накурено…

Он выпустил в потолок кольцо дыма, ненароком скосил взгляд. В зеркале отразился невысокий седой человек с глубокомысленным выражением лица. Интересно, почему у людей самые сосредоточенные, глубокомысленные лица именно в тот момент, когда в голове ни единой, пускай даже самой завалященькой, мысли?

Зазвонил телефон. Анатолий Андреевич нажал кнопку.

– Слушаю.

Н-да, с голосом надо что-то делать – звучит так, как будто он давным-давно скончался и общается с подчиненными с того света.

– Анатолий Андреевич! – булькнуло в трубке, звонил начальник второго отдела разработки, стоявший вместе с ним у истоков создания самой концепции программы «Слияние». Его тоже звали Виктором… э-эх…

Виктору тоже, кстати, что-то с голосом надо делать.

– Анатолий Андреевич, у нас посетители!