По поводу одной машины

Лицо у Марианны под материной черной косынкой восковое, глаза обведены кругами, бледные, без кровинки губы плотно сжаты. Если бы она шла не в третьем ряду, ее можно было бы принять за дочь покойного. На самом же деле Марианну с ним связывает только смутное воспоминание о водянистых, до удивления голубых глазах. Зачем она пришла? Была уверена, что встретит Андреони. Чтобы покончить со всем этим! Если восстановить в памяти шаг за шагом всю историю — ей-богу, она держалась молодцом! Даже дерзко! И еще неизвестно, напрасно или нет, если эти две интриганки, Гавацци и Сильвия, явно сговорившись между собой…

Сильвия (делая над собой усилие): — На мой взгляд, ошибку совершает и та и другая. Девушка идет на завод не для того, чтоб трудиться, а для того, чтоб избавиться от ига родителей. Девушка выходит замуж не потому, что ее привлекает замужество, а потому, что хочет освободиться от ига завода. И это — в самые лучшие годы, в двадцать — двадцать пять лет! Вместо того чтобы идти навстречу своему будущему, она убегает от прошлого. — Подождав немного: — Может, я неясно выразилась…

Да что там… Яснее ясного. С этой Марианной с «Авангарда» не разговоришься. Марианна — это как раз тот особый случай. Она пошла на завод сознательно, упорно стремилась к труду. Она не из тех, что готовы броситься в объятия первому встречному, лишь бы заполучить мужа. Марианна — настоящая работница, она отстаивает свое право на труд зубами и ногтями и точно так же будет защищать свою семью, если семья у нее будет.

XXXI

Холмик возле могилы совсем рыхлый. Гавацци увязает в земле и не отпускает от себя Кастеллотти, чтобы в случае чего было на кого опереться; а другую руку, сжатую в кулак, засовывает в карман пальто. Время от времени она вытаскивает руку из кармана, сплетает пальцы. Но равновесие ей удерживать трудно, и она снова хватается за острое мальчишечье плечо. Оно не выдерживает, перекашивается. Ноги болят — хоть кричи. Видно, как под изношенной, бугристой поверхностью полуботинок шевелятся — сжимаются и разжимаются — натруженные пальцы. Переступая с ноги на ногу, то нажимая на пятки, то на носки, потоптавшись, Гавацци все же вскарабкалась наверх, вместе со всеми. Массивная, окутанная туманом фигура ее, кажущаяся еще тяжеловеснее на фоне множества белоснежных крестов, тоненьких обелисков, тумбочек и колоннок, неожиданно обрела особую монументальность и внушительность. Когда она заговорила, голос ее звучал так же, как всегда, словно она митинговала в цеху, в столовой, перед Внутренней комиссией. Начало фразы у нее энергичное, бравурное; потом вдруг спад, почти скороговорка, несколько взлетов и скомканная концовка. Словно каждый ее довод подкошен мыслью: «Я-то выкладываюсь вся, до дна, а вы? Вы меня даже не слушаете!»