По поводу одной машины

Бонци: — Что поделаешь… Назвался груздем…

И смеется своей невеселой шутке. Сальваторе теребит свою пачку «Супера». Бонци поднимает рюмку:

— За наше здоровье!

Сальваторе засовывает руки в карман.

Бонци: — Ты все еще на мотороллере? Январь на дворе…

— Да. Он и сейчас у меня тут.

— Я бы еще мог понять, если бы это был «кадиллак» с прицепом, где телевизор, и бар, и холодильник, и двуспальное ложе. Это бы я еще мог понять. Но этот твой жук без крыльев…

Сальваторе (рассердившись): — Я на нем гоняю любо-дорого!

— Не быстрее ящерицы. Сколько раз тебе за вечер приходится останавливаться перед светофором?

Сальваторе прикидывает в уме. (Разговор о мотороллерах он всегда охотно поддержит):

— От тридцати до пятидесяти. Зависит от того, удастся ли включиться в поток. Иной раз повезет — зеленая улица; иной раз — нет.

— А мне на работе столько раз за день стоп-сигнал подают, что еще пятьдесят или тридцать раз тормозить в свободное время — увольте, не хочу. При моем темпераменте десяти и то много. Ты совсем другое дело. Бьюсь об заклад, что когда тебя штрафуют за нарушение, ты еще говоришь спасибо.

— А меня не штрафуют. Я на красный свет не езжу.

— Не верю. Ты, конечно, не будешь стараться выйти сухим из воды. Ты не из тех. Но, как и всякий другой, можешь замечтаться… Скажем, о какой-нибудь девушке.

— Со мной этого не бывает.

— Не бывает, чтоб задумался о девушке? — Бонци смеется и поднимает рюмку — За девушек…

Сальваторе еще глубже засовывает руки в карманы.

Бонци (подмигнув): — А твоя-то — крепкий орешек, а? У меня бы терпение лопнуло. Я предпочитаю более доступных. Чтобы глянуть и — нате, зеленый свет.

Сальваторе: — А я нет.

— Несчастный ты человек. Кончится тем, что поедешь на красный свет и так напорешься, что своих не узнаешь.

За соседним столом поднялся страшный гвалт. Хриплые, пронзительные голоса, в одних — злоба, в других — издевка… Кричат что-то о лошадях, о каких-то людях, о наркотиках, о деньгах — десятках, сотнях миллионов. Сальваторе мысленно отмечает: «И Бонци такой же — одна шатия». Чем громче галдят за соседним столом, тем больше заводится, повышает голос, жестикулирует Бонци.

— Ты мне сказки не рассказывай! Девчонок у тебя, наверное, хоть отбавляй. С семи вечера до семи утра сколько перебывает?

Сальваторе (негодующе): — О таких вещах вслух не говорят. А лучше вообще молчать.

Бонци (лукаво): —Уступи мне одну… — И, после продолжительной паузы: —…сигаретку «Супер»!

Сальваторе возится с полминуты, прежде чем ему удается ухватить кончик красной полоски и раскрутить ее. Затем он отворачивает уголки фольговой обертки (теперь табак будет крошиться в кармане).

— Насчет этого ты не соврал, — вздыхает Бонци. — «Супер», действительно, для кого-то другого. Сразу видно, что ты вскрываешь пачку сигарет впервые в жизни. Но если уж ты оказываешь такие услуги, почему бы тебе не взыскать процент — не затянуться разочек?

— Не люблю.

— Как ты можешь говорить? Ты же никогда не пробовал!

— Не люблю я говорить о… — Он уперся подбородком в грудь, мнет в пальцах пачку.

Бонци: —Имей в виду, это «Супер», 12 лир за штуку.

— Не люблю я говорить об этом. Не люблю.

— Ты мне доверяешь?

— Самостоятельной она хочет быть — как мужчина.

— Как мужчина? Злюка она.

— Она не злая. — Произнося эти слова, Сальваторе чувствует себя так, будто кто-то схватил его за горло. Пробует стоять на своем: — Она не злая. — Но голос его дрожит.

Бонци смачно хохочет. Когда он так хохочет, ямочка на подбородке собирается в складочки и становится похожа на пупок.

Снова:

— Ты мне доверяешь?

— Нет.

— Случалось ли тебе иметь дело с женщиной, которая в постели холодна как рыба?

Сальваторе: — Да нет, про нее это нельзя сказать. Нельзя.

Он произносит эти слова во весь голос, потому что за соседним столом снова загалдели.

Бонци: — Зря ты раскричался. А кричишь потому, что хитрить не умеешь и наивным притворяться тоже. Впрочем, меня это не интересует. Если у вас ничего не получится, мне же лучше. Я такой спокойной, положительной работницы больше не найду.

— Не такая уж она спокойная.

— Пока она на «Авангарде», я могу не волноваться, — Бонци посмеивается, но уже невесело.

Сальваторе: — Я знаю, что она в конце концов нарвется.

И Сальваторе, вопреки обыкновению, вдруг разражается длинной гневной тирадой прямо в лицо этому своему самоуверенному сверстнику в добротном темносером костюме. Как он уверен в себе, этот молодой человек, как заставляет танцевать вокруг себя своих любовниц: «Мотай отсюда», «возвращайся», «я тебе ее уступлю». Пьет рюмку за рюмкой коньяк, курит… А о Марианне говорит так, будто она приводной ремень…

— И не одну руку потеряет, а две. Нарвется — потеряет обе. Будь у нее три, отрезало бы и третью.

Бонци: — Ты так говоришь, потому что у тебя наболело. Потому что она прогнала тебя. Или это только болтают, будто она тебя прогнала?

Сальваторе: — Они все против нее! Сговорились ее погубить. А все зависть. Потому что она не как другие.

— Ты же сам сказал, что у нее мужские замашки.