По поводу статьи "Роковой вопрос"

Общественное мнение благодаря пробудившемуся патриотическому чувству стало внимательно, чутко и обнаруживает энергию, какой прежде не было заметно в нем. Оно было оскорблено статьею, о которой мы упомянули. Со всех сторон стекались к нам заявления негодования, которое было возбуждено ею. Патриотическое чувство, пробудившееся с такою силой, не могло допустить, чтобы не в стане врагов, а среди русского общества раздался странный голос в пользу притязаний, враждебных России. Оно никак не могло допустить, чтобы в среде русского общества кто-нибудь брал на себя должность судьи между русским и польским делом, между православием и католичеством, и под личиною судейского беспристрастия произносил приговор в пользу польской цивилизации и латинства; оно не могло стерпеть возмутительную мысль, будто бы поляк в глубине души своей настолько чувствует себя выше русского, что не может стоять с ним наравне, а непременно должен получить преобладание. Будь что-либо подобное или еще хуже того написано поляком, будь что-либо подобное написано тоном полемическим, с запалом страсти, общество скорее могло бы стерпеть. Оно могло бы отвечать презрением на подобную выходку; но оно было глубоко возмущено, слыша подобные рассуждения от человека, назвавшего себя русским, и как бы ни сильно выразилось это негодование, оно было бы совершенно естественно и справедливо. Мы не будем излагать содержание вышеозначенной статьи, не будем возобновлять то тяжелое чувство, которое она возбудила, тем более что и самый журнал, в котором она появилась, постигнут административною карой.

Что же, однако, выходит? Статья была писана совсем не с теми намерениями, которые в ней оказались. Автор этой статьи — не переодетый поляк, а действительно русский, — и русский, который в этой самой статье хотел заявить свое патриотическое чувство и послужить своему народу. Кто поверит этому? Не знаем, поверит ли кто-нибудь, но мы не могли не поверить. Автором статьи оказался литератор, известный нам по своему образу мыслей и, по нашему личному убеждению, вовсе неспособный к каким-нибудь изменническим замыслам. Автор этой статьи, г. Страхов, известен многими статьями философского и критического содержания и предпринятым им переводом сочинения немецкого профессора Куно Фишера об истории новейшей философии. Г. Страхов был постоянным противником того пошлого материализма с задорными ухватками, который распространился было в нашей литературе. Деятельность его в этом отношении была настолько успешна, что явственно отделила его от грязных кружков петербургской журналистики, которые относились к нему с ожесточением и злобою, что могло бы льстить его самолюбию, если бы только чье-нибудь самолюбие могло придавать значение людям этого сорта. Но, к сожалению, статьи его всегда заключали в себе что-то туманное и неопределенное и как будто ничем не оканчивались. В них чувствовалась мысль добрая по своему настроению, но воспитанная в праздных отвлеченностях, в бесплодном схематизме понятий. Г. Страхов, как сказано, занимается философией и храбро причисляет себя к последователям гегелевской философии, давно умершей, похороненной и всеми забытой. Не печальное ли это явление? Люди занимаются сами не зная чем, сами не зная зачем. Бог знает, каким образом вдруг возникают у нас разные направления, учения, школы, партии. Какие действительные причины могли бы возбудить у нас в человеке потребность не вымышленную, а сериозную заниматься гегелевскою философией, и что значат эти занятие, ничем не вызываемые, ничем не поддерживаемые, ни к чему не клонящиеся, ни к чему не ведущие? С какими преданиями они связываются, к чему они примыкают, на чем стоят? И действительно ли развился у нас так широко философский интерес, что у нас могут являться специалисты по разным немецким системам? Какой смысл представляет из себя русский человек, становящийся последователем системы, выхваченной из целого ряда немецких систем и отдельно не имеющей никакого значения ни у себя дома, ни для постороннего наблюдателя?