На этих словах я резко встала из-за стола, обулась, ухватила сумку и куртку и так выскочила в коридор, едва ли не впервые не выпив перед школой кофе. Кажется, даже успела солгать маме о том, что мне нужно быть в школе раньше, только я умудрилась забыть. И она поверила, только посетовала на то, что нам так не вовремя устраивают дополнительные занятия.
Да что с ней такое? Околдовали ее, что ли?
В класс я пришла первой. Не удивительно, если учесть, с какой скоростью я шла — почти бежала. Даже не заметила, что забыла шарф и шапку; вернее, заметила, только когда на голове вместо черной шерсти обнаружила белый снег. Ну, да какая, собственно, разница, сегодня не слишком-то холодно.
Хорошо еще, хоть телефон дома не забыла: мы с Димой должны были пойти в школу вместе, а если бы ему пришлось ждать меня больше пяти минут, он пообещал лично подняться ко мне в квартиру и вытащить за шиворот. И он бы зашел, смешно бы тогда получилось, смешнее просто некуда.
Ему тоже пришлось лгать, только было это гораздо сложнее, чем лгать маме. Может, потому, что он смотрит этими своими невозможными серыми глазами, заглядывая, словно в самую душу, словно понимая все, что я скрываю?
— Рыжая, ты не умеешь врать, — уже после занятий, когда мы брели по направлению к дому, поразил меня своим выводом парень. — Но не хочешь говорить — дело твое, — он лишь пожал плечами, крепче сжимая мою руку. И пусть наши ладони разделяли перчатки, это все равно было совсем не так, как было раньше, с другими. Была у меня раньше подруга, которая в ответ на мои скептические заявления о том, что нет ничего в отношениях с парнями особенного, едва ли не смеялась в лицо, обещала, что когда найдется тот парень, который окажется мне небезразличным, я вспомню ее слова и пойму, какой глупой была.
Вспомнила. Поняла. Только вот не была я глупой — я и сейчас глупая. Глупо радуюсь тому, что просто держу парня, того парня, за руку, что он отдал мне свой шарф, перед этим обругав за забывчивость, что в тот день, когда все это началось, не выдержала урок Татьяны Анатольевны.
И тут до меня вдруг дошло то, что, казалось бы, я должна была понять уже давно: ничего этого не было, если бы не все те неприятности, которые ведром сыплются на меня и тех, кто меня окружает, последние недели. Вот уж, воистину, нет худа без добра, но лучше бы не было этого самого «худо». Или оно хотя бы закончилось…
Дима словно почувствовал мою перемену в настроении и сжал ладонь чуть сильнее. Я благодарно улыбнулась, жалея, что не могу сейчас его обнять. И совершенно не заметила, что парень остановился — вернее, заметила только тогда, когда он потянул меня назад.
— Черт, совсем из головы вылетело, — воскликнул он, доставая мобильник — глядя на время, вероятно. — Так, отлично, он еще на работе, — и, заметив мое недоумение, объяснил: — Кирилл настойчиво просил, — «требовал» — так и читалось во взгляде и тоне, — нас зайти сегодня к нему. Тебя заодно врачу показать, да и вообще, на чай звал. Есть возражения?
— Никаких, — я, признаться, тут же просияла. Теперь не придется придумывать, что же делать, пока мама не уйдет на свидание — а в том, что это будет свидание, я ни капли не сомневаюсь — а можно будет выпить чаю (или даже кофе) в приятной компании, да и просто провести побольше времени с Димой — а это дорогого стоит.
Через пять минут мы уже сидели в кабинете Кирилла.
— Неужели мой дорогой племянник наконец-то перестал забывать, о чем его просят? — с безобидной, даже доброй иронией поинтересовался мужчина вместо приветствия, тут же доставая из шкафчика три чашки, включая чайник и параллельно с этим успевая насыпать чай. — Как дела?
— Замечательно, — огрызнулся Дима совсем беззлобно. Я уже успела заметить, что они с дядей всегда так общались: неизменно подкалывая друг друга, иронизируя, но при этом не доходя до злого сарказма.
— Я не у тебя спрашивал, эгоцентрик, — тоном, каким взрослые разговаривают с нашкодившими подростками, ответил Кирилл и посмотрел на меня. Мне почему-то стало неловко, и сказать дежурное «все хорошо», добавив такую же дежурную улыбку, почему-то не получилось.
— Нормально все, в принципе, — неопределенно ответила я, а под двумя вопросительно-недоверчивыми взглядами поспешила добавить: — Голова болит, давление, наверно, опять скачет…
— Или температура поднялась, — перебил меня Дима, беспардонно дотрагиваясь до лба. — Кирилл, я знаю, у тебя есть термометр…
Термометр был. Была и температура — 37,5 по Цельсию, самая отвратная из всех возможных, а еще был врач — друг и коллега Кирилла, выписавший целый список из лекарств и витаминов (чем-то ему мои горло и легкие не понравились) и давший строгое указание как минимум до конца недели сидеть дома. Отбиться под напором двух врачей и чересчур упрямого и заботливого, когда не требуется, парня оказалось невозможным. Пришлось молча принять приговор, радуясь хотя бы тому, что Дима пообещал заходить каждый день после школы, а мама возвращается с работы только в шесть.