По путевке комсомольской

Парадная дверь двухэтажной виллы, обращенная к лесному массиву Петровского парка, была закрыта. У ворот по соседству стоял часовой в черной ватной тужурке, вкривь подпоясанный солдатским ремнем, и в гражданском картузе. Только винтовка, небрежно приставленная к ноге, да место, занимаемое им у ворот, могли подсказать его служебное положение. Увидев его, я еще подумал: вот так солдат, даже не в военной форме! Но, подойдя к часовому, вежливо обратился:

- Нельзя ли, пожалуйста, вызвать музыканта Александра Васильевича Соколова?

- Какого это Александра Васильевича, капельмейстера, что ли? А ты кто ему будешь?

- Я его сын. Только из дома приехал, из Владимира.

- Ну раз из дома, тогда можно. Подождь немножко.

Часовой приоткрыл одну половину ворот и, увидев какого-то солдата, шедшего с ведром воды к заднему входу виллы, закричал:

- Эй, браток!… Браток, ты покликай там наверх капельмейстера Соколова, пусть выйдет. Здеся ево сын - Соколенок приехал…

Так появилась моя кличка - Соколенок, - которая потом, неизвестно кем перенесенная на фронты гражданской войны, была официально приплюсована к фамилии Соколов и сделала ее двойной.

Выйдя к воротам и увидев меня, отец даже опешил. Мы ведь не виделись около двух лет, и моего визита он никак не ожидал. В глазах отца были и радость, и едва скрываемое волнение, и удивление, и гордость за сына. Сам он выглядел уставшим, постаревшим. Попросив часового пропустить, отец буквально втащил меня во двор и, сделав всего несколько шагов, начал засыпать вопросами: как сюда попал? когда и зачем приехал? как это мать решилась в такое время меня отпустить? как дела дома?…

Затем отец представил меня командиру отряда. По всему было видно, что тот искренне уважал отца - звал его только по имени и отчеству. Это тогда было редкостью. Как и мой отец, он уже отбарабанил два с половиной года на русско-германском фронте, был дважды ранен и дослужился до старшего унтер-офицера. Отец рассказывал, что их командир отряда полный георгиевский [22] кавалер, но о своих солдатских доблестях никогда и никому не говорит.

Дальше все произошло так неожиданно, как я про себя мог только мечтать и как отцу наверняка и не снилось.

- Ну, Александр Васильевич, - начал командир отряда, - как вы думаете, зачем он к вам пожаловал? Думаете посмотреть, как отцу живется, а? Ничего подобного! Я этих архаровцев знаю. Взгляните на него, глаза-то все и выдают. Он в Красную гвардию хочет - вот и приехал на разведку. Вы же сами рассказывали, что он даже губернатора помогал в тюрьму запрятывать. Правильно я говорю, маленький Соколов?…

Я хотя и был прямо-таки ошеломлен таким оборотом дела, но не растерялся:

- Мне уже не шестнадцать, а целых семнадцать исполняется через несколько дней, шестого ноября. Я и винтовку хорошо знаю.

- Ну что ж, Александр Васильевич, значит оставляем, - последовало в ответ. - Парень-то больно хороший. С нами не пропадет…

* * *

Вот так я стал красногвардейцем.

Конечно, отец намеревался закрепить меня за своим оркестром в качестве его воспитанника и даже договорился с первым кларнетистом, чтобы тот взял надо мной шефство. Слух у меня был отличный, ноты я читал свободно, и, нужно думать, этот отцовский инструмент, при большом желании, покорился бы и мне. Однако я отказался категорически и предпочел общую красногвардейскую службу.

Отряд наш был невелик, всего несколько десятков человек. Примерно половину составляли солдаты бывшей царской армии, большинство которых уже понюхали пороха на русско-германском фронте. Попали они в отряд прямо из госпиталей или из команд выздоравливающих. Некоторые солдаты были еще не обстрелянные, недавно призванные в армию, и проходить службу им приходилось в запасных полках и маршевых ротах, готовившихся к отправке на фронт. Половину отряда сформировали рабочие московских предприятий. Это были люди разных возрастов, но в основном пожилые, сильные, решительные, во всем запевалы. В отличие от других красногвардейских отрядов, как я выяснил впоследствии, явной [23] молодежи в нашем отряде было мало. Семнадцатилетний Петр Васильев - подмастерье-литейщик с какого-то металлургического завода - да тех же лет Васюта - помощник по труду какого-то ломового извозчика. Оба, правда, рослые, здоровые ребята и мало чем отличались от взрослых красногвардейцев.

Моему отцу, как и подавляющему большинству активных участников Октябрьской революции, перенесших окопные тяготы первой мировой войны и переживших бурные месяцы правления Керенского, казалось, что они свое дело для революции уже сделали и теперь со спокойной совестью могут возвращаться к семьям. Да и письма от родных и друзей, успевших вернуться с фронтов, настоятельно звали задержавшихся в армии домой. Они должны были успеть к разделу отобранных у помещиков земель, а главное - помочь преодолевать охватившую страну хозяйственную разруху. Довольно весомым аргументом именно такого решения стало подписание Советским правительством Брест-Литовского мирного договора. Через Москву шли поезда, до отказа заполненные возвращающимися с фронтов солдатами.