По России

Смотрю на строки, что с таким гореньем

Евгений Евтушенко написал,

которые с не меньшим вдохновеньем

на партактиве Клюев изругал.

За что ругал – мне не совсем понятно:

что здесь пасквильного и кто из них неправ?

Пасквильного, по мысли автора «Ответа», и впрямь не было, ибо когда голодает страна – это трагедия, а не пасквиль, в доказательство чего в следующих четырех строках давал развернутое описание ивановской жизни, нищей и сирой, но завершал его на контрапункте, оптимистично и в мажоре:

Вот в Ярославле, говорят, соседнем,

за молоком – так в пять утра встают,

а мясо – может, врут, но только в среднем

по килограмму в год всего дают.

А Кострома совсем оголодала…

Да что и говорить, неплохо мы живем… —

и за этим «мы» стояли непереводящиеся в Иванове утки и пельмени, а также укор к мастеру: уж если ивановцы способны в своей жизни видеть светлые стороны, то не Евгению Александровичу жаловаться за них. И аноним переходил от скрытой иронии к иронии менее скрытой:

Зачем же патриотом притворяться,

шуметь, кричать, в грудь кулаком стучать,

змеей шипеть и по углам шептаться?

Достал – и съел. И много не болтать, —

после чего пятистопный неспешный ямб заменялся четырехстопным, употреблявшимся Пушкиным для послания «Во глубине сибирских руд», и неизвестный стихотворец указывал на беды, которые могут последовать от разговоров во весь голос:

Ты, Женя, говоришь: «достойно»,

когда крушится все кругом,

а сколько было их, достойных,

в тридцать седьмом? тридцать восьмом?

Так как «достойно»? Где решенье?

Давно народ в набат не бил?

«Храните гордое терпенье?»

Об этом Пушкин говорил…

А завершался «Ответ» опять-таки ироническим советом Евгению Евтушенко подобных стихов не писать, поскольку столичная безопасность не чета ивановской реальности:

Поэтому не трогай душу,

ведь ты поэт, и не понять,

что я почти совсем не трушу —

свободу жалко потерять, —