По рукам и ногам

Да господи, почему ты не можешь сказать, что она была хорошей. Просто хорошей и всё, больше ничего, зачем кутать воспоминания о ней в этот отвратительный безвкусный целлофан из слов.

– Хотя отец её почему-то не любил.

– Может, это потому, что её слишком любил ты?

Мучитель взглянул на меня удивлённо, но я уже опустила глаза, покрепче прикусывая язык. Мне не хотелось говорить с Ланкмиллером о боли и о любви, хотя бы потому, что я не была большим специалистом ни в первом, ни во втором. Но ещё потому, что, говоря о любви, он вполне мог иметь в виду любовь к какой-нибудь милой вещице или домашней зверушке применительно к человеку. И это пугало меня.

К счастью, наш унылый обмен откровениями прервал телефонный звонок. Ланкмиллер вытянулся – судя по всему, там было что-то важное, – и его хватка на моём запястье ослабла, а через несколько секунд он и вовсе убрал руку, отступая на пару шагов. Некоторое время я просто пялилась на него ошалело, как на конченого идиота. Он ведь никогда раньше так не делал. Если нам и случалось быть в публичном месте, он глаз с меня не сводил, руку почти не отпускал, а сейчас… Я отступила немного назад, внимательно наблюдая за реакцией, но к тому времени Ланкмиллер уже и вовсе повернулся ко мне спиной, полностью поглощённый разговором.

Я в несколько тихих аккуратных движений, стараясь не привлекать к себе внимания, оказалась за ближайшей палаткой с мороженым, прижалась спиной к её бревенчатой стенке, совсем не чувствуя её. Что, если он проверяет меня? Ещё не поздно притвориться, что я валяю дурака тут по округе, и ничего не докажет, если что. Однако ничего не происходило. В ушах шумело, время словно растянулось в бесконечный вязкий поток, который очень сложно было отслеживать, а вокруг всё не появлялись ни Кэри, ни Генрих, ни хоть кто-нибудь ещё. Я сделала осторожный шаг в сторону от ларька с мороженым, потом ещё один. Потом резко и уверенно выдохнув, потонула в людском потоке.

Мысли метало из стороны в сторону, словно ураганом. Это мой шанс. Мне бы только вернуться в столицу, обратно в Анжи из этой проклятой Виктории. Мучитель пугал меня своими связями, но, может, только пугал, кто знает. Ведь всё равно есть люди, которым удаётся именно так попасть на свободу, сбежав в вольное государство. Вот только как бежать, куда? Как я вообще собралась делать это одна, без денег и документов? Если меня найдёт Генрих, он просто прикончит меня. О чём я только думала? Это мой шанс? Мой шанс сдохнуть только разве что.

Так, спокойно. Выдохни. Нужно попробовать сделать хоть что-то. Собраться. Пока тебе просто нужно двигаться вместе с толпой, не выделяться, чтобы не быть подозрительной. Пока будешь идти, успеешь обдумать хоть что-нибудь. Может, удастся наткнуться на справочное бюро и всё разузнать. Может, там до столицы ходят бесплатные автобусы. Выкрасть у кого-то билет, насосать на него в крайнем случае.

Я извинилась перед самой собой за эти ломкие неудачные шутки, которые, если быть до конца откровенной, и шутками-то не были.

И тут людской поток вынес меня на площадь. В нос ударил отвратительный запах, тяжёлый и сильный. Запах спекшейся крови вперемешку с чем-то палёным. Догадка дольше себя ждать не заставила. В Шеле тоже было такое место, и пусть мне случилось побывать там лишь однажды, хватило этого на всю жизнь. В «Шоколаде» была идеальная дисциплина, потому что хозяин всем подряд угрожал отправить туда прямиком и без разговоров. На деле же туда отправляли только за тяжёлые преступления и только рабов, но даже отдалённая перспектива заставляла кровь в жилах стыть, потому что эти публичные казни далеки были от гуманных. Это не просто голову отрубили, и она по тротуару покатилась – вот и всё развлечение. Судя по количеству людей, сейчас самый разгар политических «карательств» беглых невольников.

Какая-то часть меня вспыхнула саркастической усмешкой: прямо удивительно, что тебя к такому месту вынесло. Это то, что тебя ждёт. Может, даже сегодня.

Я собиралась было уйти, забиться куда-нибудь в тень, обдумать всё в тишине и одиночестве, но сзади уже подмяла наступающая толпа, и я оказалась против воли вытолкнута в первые ряды. Посреди ничем не огороженной, густо залитой кровью площадки стояли столбы, разные по размеру и высоте, к которым были привязаны люди в лохмотьях, оставшихся от одежды. От нагретых солнцем бурых от крови булыжников исходил душный тяжёлый смрад, от которого воздух сворачивался в горле.

Палач вздёрнул за волосы девчонку, которую уже отвязали от столба, и она некоторое время просто безжизненно лежала у его ног. Вздёрнул так, что в шее у неё что-то хрустнуло, и я поёжилась. Как бы не сломал.

– И такое, – у него был громкий голос, грубый и невероятно отчётливый, толпа разом стихла, будто звук приглушили пультом, – такое случится с каждым, кто посмел пренебречь милостью своего хозяина, самовольно покинуть его. В вашей жизни нет человека милосерднее и добрее, чем он. И вы это запомните.