По рукам и ногам

– И что теперь? Убьёшь меня? Давай только быстро, всё равно перспективки, которые ты обрисовал, были так себе.

В груди рвалось больное, огромное чувство, вроде того, какое обычно бывает перед слезами.

И я совсем не могла дышать. Да будь ты проклят, трижды проклят, грёбаный Ланкмиллер. Он потянулся ко мне, я не успела ни съёжиться, ни отпрянуть, как моя рука оказалась в его ладони. Маленькая и дрожащая. Он держал её до тех пор, пока дрожь не унялась и синие нити вен не перестали столь явственно выделяться на мертвенно-бледной коже. Я даже вырвать её не пробовала, сидела, как оглушённая, и пыталась понять, как у человека, который только что наговорил мне столько всяких мерзостей, может быть такая по-человечески тёплая кожа.

После того, как он отстранился, мы ещё с минуту сидели совершенно молча, я только заламывала и царапала пальцы, глядя сквозь лобовое стекло куда-то совсем в никуда.

– Приехали, – в конце концов как ни в чём не бывало объявил Кэри, а я прикусила кончик языка, чтобы заставить себя его слушать спокойно, и будто бы это не пытка сейчас была. – В Виктории сейчас неспокойно. Ты же помнишь, что это больше не свободный регион? Не хочу вдаваться в подробности, только предупреждение сделаю. Кику, пожалуйста, во имя твоей безопасности, не отходи от меня, ладно?

Я механически кивнула, вылезая вслед за Ланкмиллером из машины. Сейчас-то, на таких трясущихся ногах, мне от него уж точно не сбежать…

Мы несколько минут шли вдоль тихой, пахнущей лесом улицы, прежде чем свернуть в парк. Открытое пространство пошло мне на пользу, охладило пыл, вернуло порядок мыслям. Полуденный зной разворачивался, плыл над дорогой ленивым сонным покрывалом и тонул в стрекотании цикад. Что-то сегодня они особенно разошлись.

Виктория была праздничная и лёгкая, гораздо наряднее Анжи. Кажется, на моей памяти о ней отзывались, как о курорте. Вдоль аллеи, словно декорации, тянулись всевозможные ларьки с уличной едой, наполняя воздух целым буйством из ароматов, которые напомнили мгновенно и очень явственно, что, в общем, позавтракать мне не дали.

Кэри наблюдал за мной искоса, ненавязчиво и скоро заметил всё, судя по лукавой улыбке. Крепче, чем нужно, стискивая мою руку, он задержался у одной палатки, а потом повернулся ко мне и вручил свёрток с купленным. Я булькнула «спасибо», вышедшее отчего-то очень смущённым, и развернула бумагу быстрее, чем следовало, от чего в уголке она порвалась.

В руках у меня оказался пышный квадратный кусочек хлеба, немного обжаренный и оттого хрустящий. С одной стороны он был покрыт зерном и семечками, с другой щедро смазан маслом, на которое нахлобучили плавленый сыр, зелень и поджаренный ломтик мяса, щедро политый соусом, посыпанный целым букетом пахучих приправ, от одного вида которых слюной начинаешь захлёбываться.

– Не обляпайся только, – предупредил Ланкмиллер.

– Я что, по-твоему, ребёнок?

Как только я это произнесла, огромная капля соуса приземлилась прямо на платье, расплываясь по ткани внушительным бежевым пятном. Мне молча протянули салфетку. Мы нашли уютную лавочку прямо у старинного фонаря. Отсюда можно было наблюдать, как сменяют друг друга уличные певцы на небольшой импровизированной сцене. Я переводила взгляд с них на свои плетёные сандалии, объятые мягким солнечным светом, и старалась вспомнить, было ли в моей прежней жизни что-нибудь подобное. Когда можно так вот просто сидеть на скамейке в парке, никуда не торопиться, есть что-то невероятно вкусное и всё равно ощущать себя так, будто ты всплыл кверху со вспоротым брюхом в какой-то речке, каким даже не дают названий.

– Что вообще у тебя любимое, из еды? – Кэри деликатно выждал, пока я перестану вгрызаться в свою пищу богов и всё как следует прожую, прежде чем задавать вопросы.

– Если срок годности вышел меньше чем неделю назад, то уже любимое. Меня не очень-то баловали.

– Для того, кто ухомячил вчера почти целый торт в одиночку, запросы довольно скромные.

– Ты сам сказал, что можно.

Кэри не ответил, только усмехнулся чему-то.

Пока мы говорили, я болтала ногами и озиралась в поисках Генриха или других его прихвостней из охраны. Наверняка ведь кто-то из них за нами да потащился. В такой толпе было не разглядеть.

– Зачем мы сюда приехали?

– Хочу показать тебе кое-что… – Ланкмиллер глянул на меня, поднимаясь. – В последний раз я был здесь года три назад, вместе с Николь.

Я замерла на секунду от упоминания своей первой соседки по комнате и потому едва не запнулась, вскакивая следом. У него словно нечаянно это вырвалось, будто он не хотел.

– Ты… очень скучаешь по ней?

О Николь он почти никогда не заговаривал, по крайней мере в моём присутствии. Но его глаза в тот день после похорон я до сих пор хранила у себя в памяти, чтобы иногда напоминать себе, что он тоже живой человек. Такой же, как остальные. И сейчас в его голосе отчётливо сквозила боль, с которой я не знала, что делать.

– Из всех тех, кто остался в гареме, она обладала исключительными качествами, самым потрясающим из которых была верность.