По секрету всему свету

Обеспамятел Напо. Отбился от табора. Все ему стали чужие. Что в себе носит - никто не знает. Выпал из цыган, как бусинка из бус. Приложил однажды смычок к скрипке, захотел запеть... Страшно и рассказывать, что из этого вышло. Завыла скрипка. Тонкие пальцы Напо покрылись шерстью и превратились в лапы. А сам он - в волка. Так из обеспамятевшего цыгана вышел оборотень. Но у наших цыганских сказок тоже иногда случается добрый конец. Попал волк Напо в волчью яму. Забили бы его утром крестьяне, сломали бы ему хребет, вилами прокололи. Да в ту же ночь свалился к нему в яму другой ром - подгулявший музыкант. Глядь - а перед ним глаза горят. Схватил он скрипку. Заиграл, запел. Совсем волка околдовал. Играл, не переставая, чтобы зверь его не тронул. Одна струна лопнула - он наяривает. Другая, третья... На единственной струне играл. Голос сорвал, а петь - не бросил... Ухитрись ты так, если сможешь! А дальше сказки рассказывал. И так до утра. Крестьяне встают раньше солнца. Вышел один во двор, слышит что-то странное в яме творится. Глядь - человек сидит, на одной струне играет, по-цыгански что-то бормочет... А напротив - волк. Кинулся крестьянин соседей звать. А как прибежали с собаками да кольем, с вилами да веревками - в яме сидели, кто бы вы думали? Да. В яме обнялись два романа. Вот какое чудо родное слово делает! Вспомнил Напо себя. Вспомнил песни и слова цыганские. Снова поет их. А тот ром, что волка в человека обернул, пошел в гвоздари. После пережитого ужаса на скрипку и глядеть боялся... Хотя кому, как не ему, и дальше чудеса творить! И вот о чем я думаю как вайда: не будь родных языков, все народы в волков превратились бы. Душу бы утратили. Только с виду на людей походили бы. И что в родном слове за сила такая? Может, профессор Пишичитай объяснит? Он ученый гаджо - толстые книги пишет и читает. А я темный. Все мы - что бусинки. Мелкие, словно бисер. Пропадем - никто и не заметит. А вместе - какие прекрасные бусы получаются, коль собраны все бусинки-люди в один народ, коль нанизаны все на волшебную нить завещанных нам языков... За эти волшебные нити я и буду голосовать. И не потому, что против тарабарского языка. А потому, что я за все, какие есть на свете, языки. Хоть мне, кочевому цыгану, вроде и проще, если вся Страна Дураков будет на одном разговаривать, а мы, романы, - еще и по-цыгански: чтобы свои секреты беречь. Мы, романы, мастера гадать о том, что было, что будет, чего не ждешь да чем сердце успокоишь. Вот и мне захотелось на судьбу погадать. Было у нас больше худое - силой в одну упряжку народы загнали. Знаю, так не будет. Потому что так не должно быть. А вот от будущего ожидать можно всякого. Но лучше не терять надежды. В жизни горя и радости всегда пополам. И уж если мы все горькое до дна выпили, то впереди одни радости остались. А сердце успокоит только правда - правда о том, как вместо мнимого братства настоящее нашли, как все народы стали свободны и сами решили, как им жить да с кем брататься, да на каком языке говорить. И цыгане от этого не в проигрыше будут. Я стреляный воробей. Меня на мякине не проведешь. Я говорил, что не может перелетная птица о домашней судить. И сам же себе возражу. Может! Потому что цыган не совсем перелетная птица. Он, как воробей: на одном птичнике клюнет, на другом напьется. Потому и знает, что у каждого птичника - свои нравы и порядки. Самые для них лучшие. Развали порядок - и птичнику конец. А воробью тогда хоть пропадай. Я, старый вайда, так скажу: народы, как птичники. Будет им хорошо при своих порядках - и цыган не пропадет... Я голосую за то, чтобы каждый народ сам решил вопрос о языке. Чтобы не пришлые за них решали, не те, кто на их землю в поисках легкой жизни понаехал ( известное дело - им языки народов-хозяев в обузу), а сами коренные народы. И все будет справедливо, как у птиц: где поет один соловей, там второй гнезда вить не станет. Только это и есть правда. Только это и есть порядок, ответственность и уважительность в отношениях народов... А если старый цыган ошибся, поправьте его. Он давно не говорил того, что думает. И отвык своим умом жить. За него то товарищ Бармалей, то товарищ Бабай думали и говорили.

За цыганским вайдой выступил Петрушка. Чего только не вытерпел, а все ему будто нипочем. Такой же друг ситцевый, лапотный да портяночный, что и всегда. Такой же растрепанный и носатый.

- Если мы затеяли этот разговор, то мы и впрямь не такие дураки, как с виду, - весело заметил Петрушка, окинув и детей в зале, и депутатов пристальным взглядом. - Выходит, во времена товарища Бармалея да Бабая мы только работали под дураков. Только прикидывались, когда ваньку валяли. А теперь каждый сам под себя работает - правильно я понимаю? А? Не слышу! и, словно глухой, приставил ладонь к уху.

В зале засмеялись. Лишь депутаты Незнайка и Сиропчик крикнули с мест: "Возмутительно!"

- Теперь, когда каждый говорит и с места выкрикивает, что думает, глупость каждого видна стала, - и бровью не повел Петрушка.