По серебряному следу. Дворец из стекла

Насекомые, которые вскоре, изголодавшись по свежей крови, роились вокруг них целыми полчищами, легко прокусывали гоильскую кожу, и жара стояла такая, что казалось, будто плывешь в горячей воде. Прошло немного времени, а Бесшабашный уже прислонился к дереву, чтобы тут же, выругавшись, отшатнуться, когда с ветвей ему на плечи спустились две змеи, безглазые, как и многие твари на такой глубине под землей. Даже Неррон был потрясен тем, сколько жизни в этой удушливой пещере. Бледные, как лунный камень, летучие мыши, ящерицы цвета жидкой лавы, огненные жабы, стада кабанов (почти таких же красных, как ящерицы)… и эти проклятые насекомые! По крайней мере, при свете мерцающего мха Бесшабашный не спотыкался обо все корни и камни подряд, но чем дальше они продвигались по пещере, тем реже встречался мох, а от выступающего из-под земли и из скалистых стен пара и сам Неррон вскоре начал задыхаться и почти ослеп, как этот человечишка.

Побери их все лавовые черти, которые варят свой суп, видимо, прямо у него под ногами. Выше. Нужно подняться выше.

Замеченные им свечные мухи роились действительно у входа в туннель, но уже через несколько метров обнаружилось, что дальше обвал. Следующий туннель, на который они наткнулись, вел лишь еще глубже, и оттуда веяло таким жаром, что кожа у Неррона, казалось, вот-вот начнет плавиться, как воск.

Дальше. От пещеры к пещере, и по-прежнему ни одного пути наверх. Все эти доносящиеся из тьмы шорохи, писки, шипение и шелест крыльев постоянно держали слух Неррона в состоянии боевой готовности, а тяжелое дыхание Бесшабашного напрягало его еще больше. Время от времени среди скал эхом отдавался крик кого-то съедаемого или перед ними разлетался на куски сталактит, вынуждая искать другую дорогу. Нет никакого удовольствия слоняться по этой местности, хоть он и мечтал ребенком исследовать огненные недра земли. Ну да, мало ли о каких глупостях он мечтал. Что он знал о жизни? Прежде всего одно: что хочет сбежать! От собственного отца, топившего своих незаконнорожденных отпрысков, от собственной кожи, которая всегда будет подтверждать его неполноценность, от страха, что часто зверем выпрыгивал на него из тьмы, и он даже не понимал отчего… Мягкокожие фантазировали о небе и рае в облаках. Для него же рай всегда лежал на глубине, глубже, чем осмеливались спускаться Ониксы и его отец, царство свободы… Ха! Неррон, оглядись вокруг. Рай – это кипящий ад, где счастливы могут быть только огненные жабы.

– Чувствуешь запах? – Бесшабашный остановился.

– Какой запах?

– Цветочный. Слепота и правда обостряет нюх.

Цветы… Неррон оглянулся по сторонам. Куст, полный летучих мышей размером не больше жуков, водопад, застывший аметистовой пеленой… и да, пахло цветами. Но где они?

В зарослях сталактитов идти на запах было почти невозможно. Скалистую стену по левую руку от них покрывали крупные зерна алебастра, стоимостью в целое состояние каждое, но Неррон был не в настроении охотиться за сокровищами. Запах становился более насыщенным, он был одновременно сладким и пряным, а приносящий его поток воздуха – заметно прохладнее, чем горячий воздух, окружавший их в течение нескольких часов (или уже дней?).

Дорога пошла на подъем, круче и круче, пока им не пришлось цепляться за сталактиты, а щель, разверзшаяся наконец перед ними в стене, оказалась такой большой, что они без труда протиснулись в нее.

За ней открылась пещера, до того светлая, будто была рассчитана для глаз человека. Свет исходил от фосфоресцирующих цветов, из бахромчатых чашечек которых бледно-голубые пчелы неутомимо извлекали гранулы пыльцы. Цветы росли повсюду, целое море цветов, а среди них в полу пещеры ветвились широкие жилы горного хрусталя. Нагнувшись к одной из них, Неррон увидел в глубине поток лавы. От красоты вокруг он почти забыл о жестокой жаре. Неррон отродясь не видел таких пещер, но знал о них из сказок, которые ему, еще ребенку, рассказывала мать, – о находящихся намного глубже, чем города гоилов, подземных царствах, освещенных цветами, изрезанных хрустальными ручьями и лавовыми реками. «Ищи их, Неррон, – прошептала она, прежде чем умереть. – Глубинные царства. Я знаю, мой сын сумеет их найти. Только он».

И вот он стоял и глядел сверху на текучий огонь. Он остро ощущал отсутствие матери. Он ощущал ее отсутствие так, как если бы у него не было руки или ноги. И это тоже с самого начала связывало их со Щенком: оба они любили своих матерей. И обоим было невыносимо видеть, как они умирают. Говорил ли Щенок когда-нибудь старшему брату, как сильно обиделся на него тогда за то, что его не оказалось рядом?

Бесшабашный дышал так тяжело, словно ему приходилось с каждым вздохом отфильтровывать кислород из горячего воздуха. Его мягкая кожа никак не защищала от жары, а они до сих пор почти не встречали питьевой воды. Вон, упав на колени, Бесшабашный лишь с большим трудом поднялся. Неррон услышал, что он смеется.

– Господи! Лису бы позабавило видеть меня в таком состоянии.