По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России

Мрачные воспоминания эти вызваны, конечно, не с целью пробуждать какое-либо чувство отместки. Что главные причины тогдашнего первого движения в православие не были делом агитации нашего духовенства, в которой его обвиняли, а явились последствием веками сложившегося невыносимого быта крестьян, достаточно привести следующие два свидетельства двух коронованных лиц. В 1586 году король польский Стефан Баторий, предлагая ландтагу темы для занятий, выразил, что «утеснения, которым подвергаются лифляндские крестьяне со стороны помещиков, столь жестоки и бесчеловечны, что во всем мире, даже между язычниками и варварами, не встречается ничего подобного».

Рига. Пороховая башня

Когда, в 1764 году, летом, проезжала по Лифляндии Екатерина II, то, согласно её приказанию, ландтагу 1765 года предложено было генерал-губернатором Броуном обсудить «нищету крестьян, которую её Величество при проезде по провинции Лифляндии собственными глазами узрела». Вот в этом, а ни в чем другом, заключались в сороковых годах причины движения к православию.

Блестящей, богатой, радушной представляется приезжему Рига, и невольно напрашивается мысль о том, насколько обусловлено это богатство Риги, не говоря о труде местного населения, тем, что под скипетром русской державы впервые, безусловно, если не считать короткого времени Плеттенберга, после почти шестисотлетнего существования, вступила Рига в период мирного благоденствия. Необходимы некоторые исторические воспоминания, которые тут будут уместны.

Семисотлетие Риги уже завершилось. Чего-чего не видал город за это время, каким влияниям не подвергался, каких разнообразных положений и противоположений не испытал? Мало городов, имеющих такое великолепное прошлое, с точки зрения чисто художественной. Вот несколько картинок, на выдержку взятых из длинного ряда столетий.

XIII век, 1201 год; по устью Двины еще дремлют вековые леса, полные священных деревьев язычества; обитатели безмолвных соседних стран — длиннокудрые эсты, латыши, куроны и ливы. К холму, называвшемуся Риге, подплывают суда с военной силой, позванивают доспехи, высятся копья и бердыши; воздвигается замок, стены готовы, но обитателей еще нет, их привезут из чужих краев, из католических стран, на самом рубеже православия. Это — основание города епископом Альбертом. Только восемь лет спустя уже совершается в Риге первая казнь, со всеми мрачными подробностями средневековой юстиции: казнят рыцаря Соеста, убившего орденсмейстера Винно; это начало, это фронтиспис ко всем пестрым ужасам междоусобий, имеющих явиться в только что образованном рыцарском ордене.

XIV и XV века — время той же бесконечной вражды рыцарского ордена с рижским архиепископом, за которого стоит город Рига. Тринадцать месяцев продолжается одна из многочисленных осад его; в городе голод и болезни со всеми их ужасами. Часть городской стены разрушена. Рыцарство, сквозь пробоины, врывается в город, осененное своими штандартами и хоругвями, окруженное рейткнехтами и пажами, и коленопреклоненный, приниженный, плачущий магистрат встречает его. Есть и другие картинки того же времени. Торжественная встреча в Риге папского легата, приехавшего разбирать распрю ордена с архиепископом, по 230 пунктам обвинений, что и совершается в процессе такой длины, что одни документы измеряются десятками аршин; орден «покупает» выгодное ему решение папы, и все разбои рыцарей признаются не чем иным, как христианскими подвигами. Это — 1312 и 1319 года. Проходит пять лет, и, в той же Риге, другой папский легат, при погашенных свечах и глухом колокольном звоне всех церквей, проклинает орден и отлучает его от церкви. Орден, владеющий огромными богатствами и вооруженный до зубов, в ответ на это смеется.

XVI век имеет свои три картинки. Бегут из Риги, забрав свои пожитки, католические монахи, пред лицом реформации, проповедуемой Кнопке; бегство совершается довольно мирно, хотя и не без иконоборства. верный преданиям, сам архиепископ предпочитает «продать» рижский собор за 18.000 марок и удаляется в Кокенхузен; остался в городе только один католический монах, — это безмолвная фигурка на одном из частных домов Риги, красующаяся в качестве воспоминания и поныне. Другая картинка: апофеоз счастливых годов ордена, последних годов его, под управлением Плеттенберга, каменный облик которого, как окаменелое осаждение времени, во всех орнатах и регалиях имперского князя и властителя ордена, избранного также всеми сословиями Лифляндии протектором, безмолвно красуется и по сей день во внутреннем дворе рижского замка, рядом с изображением Богоматери, в одну с ней величину, будто pendant ей!