По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России.

Были людушки тогды да не штукавыи,
Не штукавы они были, запростейшии.
Вспоминает, как они —
Придались в подсиверну сторонушку
На званы острова да эти кижскии,
Во славное во обчество во Толвую;
Были добры у них кони иноходныи,
Были славны корабли да мореходныи.
Каковы были предки, таковы и потомки. —
Мужики живут здесь великии смелугища:
Ни на море не боятся непогодья,
Ни в лесах дремучих зверей оны рыскучиих,
Ни судей не боятся страховиты их.
Женщины здесь спацливыи (?) домовушки
И великии стряпеюшки;
Оны стряпают стряпню новогородскую:
Нагольники, сканцы, припечники,
Рядовики, пироги-тонки-пряженки.
Здесь, говорит песня;
Добры молодцы носят поддевочку дорогих сукон,
На ножках сапожки козловый,
Круг сердечка кушачики шелковый,
На голове шляпоныш пуховый,
Оны ходят-то удалы, — подтяни нога.
Красны девушки рядятся в цветное, басистое платьице,
Сарафаны новомодный, раструбистый;
На голову кладут жемчужную подвесочку,
По подвесочке — розову косыночку;
В завивную свой косу русую
Вплетают золотыи, дорогии эти ленточки;
Во ушеньки сережки бриллиантовы,
На белую грудь цепочку золоченую.

Но от поэзии до действительности существует, как известно, довольно почтенное расстояние, и мы бы весьма ошиблись, если бы на основании песни вообразили, что край течет медом и млеком, а жители только и знают, что похаживать в поддевочках дорогих сукон и в «новомодных», раструбистых сарафанах. Это только казовая праздничная сторона народного быта, на которой певец отводит свой душу; другая сторона его жизни, будничная, не требует стиха для своего изображения; оно и в прозе выходит довольно красноречиво. — «Трудно передать словами, — говорит Гильфердинг: — какого тяжелого труда требует от человека эта северная природа. Главные и единственно-прибыльные работы — распахивание «нив», т. е. полян, расчищаемых из-под лесу и через три года забрасываемых, и рыбная ловля в осеннее время — сопряжены с невероятными физическими усилиями. Женщины и девушки принуждены работать столько же, сколько мужчины. Еще на самых берегах Онежского озера крестьянину живется легче, но на север и восток от них вся сторона почти сплошь покрыта непролазными болотами и непроходимыми лесами. Дорог и теперь еще почти нет, и от деревни до деревни приходится пробираться по тропинкам, не иначе как пешком, или верхом. Здесь становится немыслимой наша обыкновенная телега и заменяется летом и зимой одними дровнями, или же особым приспособлением, носящим название «волоков» и состоящим из двух оглобель, концы которых волочатся по земле и скреплены дощечкой для привязывания клади. Здесь не растет ни греча, ни капуста, ни огурцы, ни лук, и пищу крестьянина составляет часто овес, приготовляемый различными способами. Много и упорно приходится трудиться здешнему жителю: но у него, с другой стороны, есть и свои наслаждения, которых другие почти не знают. В длинные зимние вечера в избе его раздаются звуки могучей богатырской былины. Веря ей во всей простоте своей бесхитростной, отзывчивой души, он на время забывает окружающее и всем своим существом переселяется в туманную, таинственную даль минувшего. Перед его воображением восстают величавые образы «славных могучих богатырей»: и старый матерой казак Илья Муромец, и вежливый Добрынюшка Никитич, и Алеша Попович, и Михайло Потык, и Чурило Пленкович, и наконец сам Красное Солнышко, ласковый Владимир князь.

Толвуя. Общий вид с озера. Местность на восток от церкви, с домом Захарьевых

Эти образы освежают его душу, согревают сердце, подкрепляют на новые труды, на новые подвиги. И всего замечательнее, что все это происходит всего в каких-нибудь двух-трех днях пути не от Киева, или хотя бы от Москвы, — а от Петербурга, самого европейского города во всей России и места средоточия всякой заморской хитрости-мудрости.