По следам древних культур

Раскопки в Неаполе-Скифском знакомят нас с той ступенью культуры скифов, когда она уже приобрела городской характер.

Но особенно важно то, что в характере скифских поселений и жилищ, в погребальном обряде (обычай хоронить в курганах и закалывать боевого коня), в скифских росписях, в предметам ремесла, в частности в посуде, деревянной резьбе, орнаменте, в одежде, мы находим всё больше и больше общих черт с культурой и бытом древних славян. Становится все яснее и яснее, что скифские земледельческие племена, наряду с другими народностями и племенами Восточной Европы, сыграли свою роль в процессах формирования восточного славянства и что древнерусская культура вовсе не создана варягами или пришельцами из Византии, как об этом твердили заграничные псевдоученые.

Русские народность и культура имеют глубокие местные корни, уходящие в глубь веков, и тут уместно вспомнить слова М. В. Ломоносова о том, что среди «древних родоначальников нынешнего российского народа, скифы не последнюю часть составляют».

Часть шестая. ДРЕВНИЙ ХОРЕЗМ С. П. Толстов, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

В сказочной стране

Мне трудно забыть впечатления того дня, когда наша экспедиция впервые прибыли в совхоз Гульдурсун, расположенный на краю пустыня, в 26 километрах к северо-востоку от тогдашней столицы Кара-Калпакии — города Турткуля.

Уже за много километров до Гульдурсуна на северо-восточном горизонте, над густой зеленью садов, над живописными «курганчами» колхозников возник могучий силуэт одной из крупнейших средневековых крепостей Хорезма — Большого Гульдурсуна. Чем ближе, тем величественнее разворачивалась панорама этой некогда грозной твердыни, молчаливым стражем стоящей на рубеже пустоши и цветущих орошенных земель правобережного Хорезма. Нетронутый веками, рисовался на вечернем небе бесконечный двойной ряд далеко выдвинутых вперёд башен.

Дорога в Гульдурсун сама по себе привлекала воображение. Уже скоро стало ясно, что это не простая дорога: путь лежал по широкому сухому руслу мёртвого древнего канала, тянувшегося параллельно современному арыку Таза-Баг-Яб и затем, разветвляясь, с двух сторон охватывившего развалины крепости. У подножья развалин с одной стороны раскинулись правильные ряды миниатюрных, по сравнению с мертвым гигантом, построек совхоза, а с другой — над пространством полей го там, то здесь поднимались бугры разрушенных временем и людьми средневековых усадеб — остатки некогда богато заселённого «рустака» (земледельческой округи) Гульдурсуна. Ещё дальше к западу, за руслом древнего канала, четко рисовался прямоугольник стен и башен средневекового замка Малый Гульдурсун, за которым все дальше и дальше тянулись поля и сады, наступающего на пустыню колхозного Хорезма.

Грандиозные развалины Гульдурсуна овеяны легендами и сказаниями. Ещё недавно в народе ходили поверья, что это — проклятое место, что в крепости скрыт подземный ход, охраняемый драконом, что всякий, кто попытается искать неисчислимые сокровища Гульдурсуна, должен погибнуть.

Местный уроженец, молодой кара-калпакский учёный У. Кожуров, рассказал нам слышанное им в детстве сказание о «Гюлистане» — «Цветнике роз». По преданию, это был богатый город с цветущей, изобилующей водой округой. Городом правил старый падишах, имевший красавицу-дочь по имени Гульдурсун. И счастливый город постигла беда: из пустыни пришли полчища калмыков, разрушая все на своем пути. Калмыки опустошили цветущие поля и сады и плотным кольцом охватили город. Мужественно оборонялись жители, и враги были не в силах преодолеть их сопротивление. Прошли месяцы, и на помощь завоевателям пришёл ещё более страшный враг — голод. Иссякли запасы. Люди умирали на улицах. Поредевшие защитники с трудом держали оружие в ослабевших руках. Созвал тогда падишах на совет своих вельмож и полководцев. И нашелся среди них один, предложивший испытать последнее средство спасения. Это был хитроумный план. Осаждённые гюлистанцы тайно привели во дворец лучшего из сохранившихся ещё нескольких быков, досыта накормили его последней пшеницей из царских закромов и выпустили за городскую стену.

А от голода страдали не только осаждённые, но и осаждавшие. Опустошив округу, калмыки за многомесячную осаду съели все, что можно было съесть, и в лагере их начали поговаривать о неизбежности снятия осады. Голодные калмыки поймали и убили быка, и, когда увидели, что желудок его набит отборным пшеничным зерном, пришли в смятение: «Если они скотину так кормят, какие же ещё у них запасы! — кричали воины. — Осада безнадёжна, город неприступен, надо уходить, пока мы не умерли с голода».

Так решили и военачальники калмыков, и в лагере начались сборы в обратный поход.