По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Жунид по-прежнему сидел в кабинете Бондаренко и продолжал портить бумагу. Есть такая порода людей — в просторечии их называют «мазилками» — решают ли они обыкновенную школьную задачу, заняты ли размышлениями о более серьезных вещах, — руки их не способны пребывать в бездействии, если рядом есть карандаш или ручка. Бумага уже не так обязательна — рисовать можно на крышке парты, на столе или на подоконнике. Жунид Шукаев принадлежал к их числу, хотя не задумывался об этом.

Давно пора было пойти пообедать, а он все сидел, соображая, каким образом человек с чемоданом (если это один человек) мог принимать участие в трапезе кассира и охранника в столовой (в полдень), а затем (предположительно с тем же чемоданом, но теперь в мешке) оказаться в лесу, где его с двумя другими видел Итляшев в половине первого. Пешком туда за полчаса никак не добраться. Вполне вероятно, что этот тип с чемоданом, очевидно, хорошо знакомый и с Барсуковым, и с Кумратовым, знал, что деньги получены, сумел допытаться у них каким путем и каким транспортом они собираются ехать на фабрику и, опередив их вместе с двумя ожидавшими его где-то в условленном месте сообщниками, организовал нападение и убийство Судя по тому, что подвода появилась в показаниях свидетелей уже после предполагаемого промежутка времени, когда Итляшев видел подозрительную троицу, именно на ней могли ехать по проселочной дороге в Шахар кассир и охранник. Подводу надо искать, хотя это не так просто.

— Все вроде бы укладывается… — сказал Жунид и, поморщившись, потушил очередную папиросу о груду окурков в пепельнице. — Но вот как он сумел так быстро добраться до леса? Те двое могли его там ждать. Как ни крути, а без лошади, машины, велосипеда или мотоцикла — не обойтись. Верхом — слишком заметно — не так часто в наше время по городу скачут галопом. Велосипед? Горец в папахе с чемоданчиком и на велосипеде? Нелепо. И бросается в глаза. Значит — или машина, или мотоцикл. Все. На сегодня хватит.

Он снова снял трубку и позвонил в регбюро.

— Говорит майор Шукаев. Да-да. Меня интересует третье мая. Посмотрите, пожалуйста — угон машин или мотоциклов. Если есть, позвоните либо сюда, либо в гостиницу. Номер в гостинице 12–62. Хорошо. Буду ждать.

11. Перемены

Итак, все-таки — война! Конец Коноплянова. Цемент марки 750 Жунид торопит самого себя. Главная улика — бумажный пыж. Хорошо, что в Черкесске одно книжное издательство. «Родная речь» для IV класса. Сколько мальчишек и девчонок города учится в четвертом классе? Мотоцикл.

В этот день запомнившийся на всю жизнь не одному Шукаеву а очень многим кого так или иначе коснулась война Жунид проснулся раньше обычного, разбуженный пронзительным телефонным звонком Такой уж достался им телефон в этом гостиничном номере — резкий, горластый, — соседи даже жаловались администрации, потому что звонили Жуниду и Вадиму из разных мест достаточно часто. Приходил монтер, долго ковырялся в аппарате, вроде бы поправил, но через два дня в упрямом телефоне оглушительно щелкнуло, и он заголосил пуще прежнего. Жунид взял трубку.

— Да. Что? — он мгновенно подскочил, сбросив с себя одеяло и сел на кровати, опустив босые ноги на коврик. Вадим тоже проснулся и, сонно щурясь, с недоумением взирал на голый атлетический торс друга.

— Кто это в такую рань?.. — потянувшись, спросил он, но, увидев неожиданно изменившееся, жесткое теперь лицо Жунида, тоже сел и, оставив беспечный тон, уже с беспокойством повторил свой вопрос:

— Что случилось?

— Да. Да, — отрывисто сказал Жунид. — Хорошо. Есть. Мы будем через двадцать минут…

— Что?

Жунид положил трубку и несколько секунд молча, невидящим взглядом смотрел в пол. Лицо у него было перевернутое.

— Война, — сказал он глухо. — Они все-таки напали..

— Кто звонил? — вскочив с кровати, спросил Дараев.

— Гоголев.

— Поднимают по тревоге?

— Да. Одеваемся. Быстро.

Больше они не разговаривали до самого управления, куда приехали точно через двадцать минут, как и пообещал Жунид. В вестибюле сидел помдеж и регистрировал прибывающих сотрудников. Люди стояли группами и шепотом разговаривали. Тихий шелестящий шепот что-то напоминал Шукаеву, только он никак не мог сообразить, что именно: ассоциация не давалась, ускользала. А тут еще подошел его черед регистрироваться. Его записали. Он оказался тридцать пятым по счету. В мозгу засела эта цифра, и он потом полдня не мог от нее избавиться, мысленно повторяя: «Тридцать пятый… тридцать пятый…»

Только несколько недель спустя, вспомнив тишину того июньского утра в вестибюле управления и многоголосый тревожный шепот под его сводами, он понял, что это было похоже на подавленное, заторможенное состояние, которое возникает в доме, где кто-то умер.