По следам карабаира. Кольцо старого шейха

— Кто-то должен сделать это же в слободке, у Феофана, — напомнил Дараев.

— Арсен. Мы завезем его, — обращаясь к старшему лейтенанту, сказал Шукаев, — даже если придется дать крюк. У Феофана надо тоже оставить засаду. А у Омара Садыка нам с Вадимом хотелось бы побыть подольше.

— Есть! — воспринял это как приказ старший лейтенант. — Едем!

— Сейчас. Еще осмотрим двор.

Старый довоенный «форд» стоял во дворе. В машине они ничего не нашли, во дворе — тоже. Ключа от зажигания не было.

— Все-таки мне кажется, что они вернутся, — сказал Жунид. — Преступники обычно группой идут на дело, но разбегаются по одному. Когда запахнет жареным, у них — каждый за себя… Ладно. Поехали!

В слободке они задержались не более пяти минут. Наблюдавший за домом цыганского барона оперативный сотрудник местного угрозыска, торопясь и робея перед краевым начальством, доложил, что с утра никаких перемен нет… Никто не являлся. В доме, скорее всего, пусто.

Обыск у барона они тоже сделали очень поверхностный — не было времени. В сундуке нашли довольно много отрезов, поношенных вещей, вероятно, краденых, две обоймы патронов от пистолета. Оружия не было.

Оставив Арсена, уехали.

За усадьбой Омара Садыка никто в тот вечер не следил. Дербентскому управлению тоже не хватало людей. Пост был снят днем, часов в пять.

Попали они к шейху не сразу. Пока Жунид возился с калиткой, пытаясь отворить запор снаружи, во дворе подняла оглушительный лай собака, метавшаяся на цепи, судя по лязгающим металлическим звукам, разносившимся по всему переулку.

— Кто? — спросил изнутри женский голос.

— Милиция! Открываете, — приказал Жунид. — Анвар, вы останетесь здесь. Если кто появится — берите сразу, без разговоров.

— Есть.

После долгих расспросов и препирательств, женщина впустила их. Это была еще довольно красивая смуглая горянка лет сорока. Закрываясь рукой от света фонаря, она неохотно повела их в дом. По дороге цыкнула на бесновавшегося пса. Тот умолк, но продолжал рычать, пока за ними не закрылась дверь прихожей.

— Где мастерская? Быстро!

Она молча показала вниз. С веранды, по-видимому, опоясывающей дом с трех сторон, исключая фасад, в подвал вели крутые каменные ступени.

Спустившись, они очутились перед дверью, окованной медными листами.

— Как вас зовут? — спросил Шукаев у женщины. — Вы жена Омара Садыка?

— Бахор. Не жена. За домом смотрю.

Она говорила отрывисто. В ее чуть раскосых, очень крупных черных глазах Жунид не заметил ни боязни, ни озабоченности. А голос ее, глуховатый, низкий, казался злым.

Бахор подняла с полу почему-то валявшуюся здесь гирю от ходиков и с силой стукнула три раза в медную обшивку двери.

Ей пришлось повторить эту манипуляцию три раза, пока, наконец, за дверью не послышалось шарканье ночных туфель. Кто-то подошел к двери с той стороны, постоял молча.

— Открывайте! — крикнул Вадим Акимович. Никакого ответа.

И вдруг человек за медной дверью издал странный звук, заставивший обоих вздрогнуть. Это было нечленораздельное мычание. Но Бахор нисколько не удивилась.

— Манаф, — сказала она. — Он глух и нем от роду.

Мастер. Патент у хозяина есть. Не знаю, чего хотите…

Говорила она по-русски довольно чисто, с небольшим акцентом.

Манаф потоптался перед дверью.

Дараев взял гирю и еще трижды ударил ею по обшивке.

— Цитадель, — пробормотал он.

Звякнул ключ, и дверь отворилась.

По ту сторону ее стоял человек огромного роста, с массивной лохматой головой, порядком уже поседевшей, с широченными плечищами, сутулый, похожий на гориллу. Сходство это усугублялось тяжелым лбом и нависающими над маленькими беспокойными глазками надбровными дугами.

— Хорош, — прошептал Вадим Акимович. — Питекантроп.

Манаф был в стеганом среднеазиатском халате, на ногах — шлепанцы из войлока, обшитые по носкам зеленой тесьмой.

— Ы-ы? — промычал он.

Бахор сделала ему знак рукой — пропусти, мол. Он попятился.

— Вы — с нами, — сказал Дараев, увидев, что домоправительница Омара Садыка сделала движение, как бы собираясь уйти.

Шукаев достал удостоверение и, раскрыв его, поднес к глазам Манафа. Тот долго, медленно читал, шевеля губами.

— Вы сказали, он глухонемой от рождения? — с сомнением спросил Дараев.

— Сказала.

— Вы солгали, — строго посмотрев на нее, отрезал Шукаев. — Он читает. И губы при этом у него двигаются, как у человека, который когда-то мог говорить.

Бахор сверкнула глазами и ничего не ответила.

Манаф сделал приглашающий жест. Видимо, на него произвело впечатление служебное удостоверение Шукаева. Глухонемой буквально преобразился — мрачное, грубое, словно вытесанное топором из твердой породы лицо его вдруг стало угодливым, толстые губы растянулись в неприятной подобострастной улыбке.

Мастерская сейчас была освещена одной-единственной электрической лампочкой без плафона, висевшей под сводчатым потолком.