Ринчэн написал сценарий фильма, посвященного жизни и борьбе Цогту-тайджи. Стоит рассказать о том, как родился этот фильм. Ринчэн написал научную монографию о Цогту-тайджи. Когда члены правительства узнали об этом, они пригласили Ринчэна и сказали ему, что научную книгу прочитают немногие, поэтому хорошо было бы создать фильм на эту же тему. Ринчэн отложил очередной научный труд и написал сценарий одного из лучших монгольских фильмов. Мне посчастливилось посмотреть ого в Улан-Баторе. Великолепные массовые сцены, оригинальность трактовки, реалистический показ кочевой жизни: произвели на меня глубокое впечатление
[71].Но вернемся к национально-освободительной борьбе монгольского народа. В середине XVII века ойратскому Патуру-хуитайджи на короткое время удалось объединить монголов для совместной борьбы против маньчжуров. Однако монгольское единство было разбито маньчжурами, умело использовавшими распри между монгольскими князьками, которые предали в руки врага и своих конкурентов и монгольский народ. В конце XVII века крупную роль в борьбе против завоевателей играл ойратский правитель Джунгарии Гаядан-хан, пытавшийся создать под своей властью самостоятельное монгольское государство в составе Халхи и Джунгарии. Борьба против маньчжурского господства продолжалась и в XVIII веке. В 1755 году начались антиманьчжурские освободительные восстания Амурсаны и Ценгуньчжаба. Крепостные араты, независимо от того, кому они принадлежали — монастырям, церковным или светским феодалам, вливались в ряды борцов за национальное освобождение.
Середина XIX века положила начало новому подъему национально-освободительного движения. Возникшие в это время тайные общества борцов образовали так называемое движение
Убедившись, что маньчжурское владычество доживает последние дни, монгольские князья поспешили покинуть тонущий корабль. В 1911 году они провозглашают своим владыкой богдо-гэгэна, главу монгольской ламаистской церкви. После буржуазной революции в Китае китайское правительство под давлением царской России в 1913 году признает автономию Монголии. Но китайские милитаристы считают это временной уступкой. Они ждут подходящего случая, чтобы снова захватить страну. В 1918 году, используя международное положение, они возвращаются в Монголию. Но монголы и на этот раз начали борьбу за свою независимость.
Старик замолчал и затянулся сигаретой. Я расспрашиваю о его личном участии в борьбе. Он неохотно говорит о себе. Ему все кажется вполне естественным; сначала выгнали маньчжуров, потом китайских милитаристов и, наконец, белогвардейскую банду барона Унгерна
[73], выдававшего себя за защитника монгольской независимости.Старый партизан принимал непосредственное участие в крупнейших событиях монгольской истории.
На другой день я напрасно ищу ночного собеседника, он ушел, а я не успел даже спросить, как его зовут. Но и теперь он встает передо мной как живой: типично монгольское лицо, седые волосы, острые глаза.
С трудом раздобыв бензин, выезжаем только в полдень. В дороге два раза останавливаемся чинить машину. Леса сменяются пустынями, похожими на африканские. Вторая вынужденная остановка оказывается такой длительной, что представляется возможность побродить по окрестностям. Вдоль дороги тянутся деревянные хлева. В них зимой загоняют скот сельхозобъединения. Рядом с хлевами сохнет собранный в кучи навоз. Невдалеке возвышается маленький холм. Почти у самой дороги под темной листвой деревьев мы находим среди скал лошадиные черепа. Здесь был когда-то древний жертвенник. К сожалению, не к кому обратиться с расспросами.
Вскоре приезжаем в госхоз Таряланского сомона. В Тарялане, административном центре сомона, дома деревянные и каменные. На пологих склонах простираются обширные массивы пашни, словно огромные коричневые заплаты на зеленой мантии гор. Не успели мы вынести вещи из машины, как к нам уже пришли посетители.
— Почему город носит название Тарялан, то есть земледелие? — тут же спрашиваю я у пришедших. — С каких пор здесь занимаются земледелием?
— В долине Селенги и Мурэна земледелием занимаются очень давно, — отвечает мне старый монгол. — У меня тоже есть земля.
— Где она?
— В этом году низко, у самой реки.
— Как так — в этом году? А в прошлом?
— В прошлом у меня было поле в другом месте, — говорит старик как о чем-то само собой разумеющемся. — Поля кочуют, как и мы с нашим скотом.
Изученная мною литература по Монголии и все, что мне довелось здесь видеть, говорят о том, что в этой стране все связано с кочевьем. Но я не могу себе представить кочующих полей. Усталость как рукой сняло, расспрашиваю об этом новом для меня явлении.