По следам конквистадоров

Не лучше было и с частными лошадьми. Казалось бы, какой коллективу вред от того, что человек на собственные деньги купил себе коня и ездит на нем в свободное время, а нередко исполняет и общественные поручения? Но, тем не менее, эти несчастные лошади вызывали бесчисленные нарекания и придирки. Было строжайше запрещено кормить их не только колхозной кукурузой или маниокой, но даже никому ненужными листьями этих растений. Более того: когда я попросил продавать мне общественную кукурузу (из которой, между прочим, на пай моей семьи приходилось около полутора тонн), мне в этом было отказано и я покупал ее для своих лошадей у соседей, также как и другие «частники».

Заведет себе какая-нибудь семья несколько собственных кур, и начинается та же история: диктатор ворчит, что эти куры всем мешают, выклевывают общественные плантации, разводят грязь, словом, нападкам на них нет конца. И не дай Бог бросить им горсть общественного зерна! А для чего было так свирепо оберегать это зерно и какую пользу от него получил коллектив, читатель увидит из следующей главы.

Таким образом, именно то, о чем мечтали люди и ради чего сюда ехали, стало служить источником постоянных неприятностей и огорчений. И выходило так, что мы просто переменили хозяина, причем прежний, европейский хозяин-работодатель в нашу частную жизнь не вмешивался, а тут и она попала под контроль. Оставалось только тянуть скучную лямку, выходя на ту работу, которую укажут свыше и не имея ни права, ни возможности внести в нее что-нибудь от своего разума, ибо инициатива могла исходить только от диктатора. Разумеется, при такой постановке дела, от какого-либо энтузиазма или хотя бы усердия в работе вскоре не осталось и следа. Каждый чувствовал себя не хозяином, а батраком и отбывал положенные часы с таким же нудным ожиданием вечернего отбоя, как на любой европейской фабрике.

Но не зависимо от этого рабочих рук в колонии не хватало, так как помимо полевых работ и ухода за плантациями, мы одновременно проводили дороги, заготовляли лесные материалы и строили всевозможные хозяйственные постройки. В связи с этим Керманов сразу же начал хлопоты о предоставлении нам группы военнопленных боливийцев, которых в Парагвае было множество. По этому поводу долго тянулись переговоры с военными властями и все уже думали, что ничего из этого не выйдет. Но однажды мы с Флейшером поехали по делам в Концепсион и тут нам неожиданно сообщили, что шестеро боливийцев находятся в нашем распоряжении и их можно сегодня же забрать, выполнив в комендатуре положенные формальности. Они заключались в том, что комендант предложил мне подписать документ, в котором было сказано, что пленные выдаются на мою полную ответственность: в будущем я отвечаю за все, что они могут натворить, а в случае их побега мое имущество подлежит конфискации, а сам я предстаю перед военным судом.

Хотя комендант и уверял меня, что ни один боливиец не убежит и потому бояться мне нечего, я все же усомнился в их добродетелях и этого документа не подписал.

Позже я узнал, что пленные действительно из Парагвая никогда не бежали, по той простой причине, что здесь им жилось лучше, чем дома. Население Боливии почти на девяносто процентов состоит из индейцев и полуиндейцев, которых правящая белая верхушка держала в то время в нищете и бесправии, поэтому у них не было особого желания сражаться за нефтяные интересы этой верхушки и они массами сдавались в плен. Парагвайцы к ним относились хорошо, и это привело к историческому курьезу: когда Парагвай выиграл войну по мирному договору Боливия должна была уплатить ему семь миллионов долларов за содержание пленных боливийцев, но предварительно она требовала этих пленных обратно, а большинство из них возвращаться на родину не хотели. С трудом их спровадили чуть ли не силой, пообещав принять потом желающих обратно.

Но в тот день, когда мне предложили взять пленных, я ничего подобного не подозревал и мне казалось вполне закономерным, что они при первой же возможности попытаются сбежать, а это легко можно было сделать и из колонии, и по пути туда. Нам предстояло возвращаться ночью поездом, через сплошной лес: достаточно было выпрыгнуть из вагона и пиши пропало! А парагвайские вагоны… Впрочем, вся наша железная дорога, в целом заслуживает того, чтобы посвятить ей несколько отдельных строк.